– Мог взять вино из погреба. Любое из любого.

– Ну ты премудрый, – Куки покрутил пальцем у виска, снова глянул на брата вплотную, нос к носу, и шипя от злости. – Кто на рыбалке пьет вино? Первач – это да, хорошо идет под уху. Запомни на будущее. Я вызнал, кто гонит толковый, сторговался, но одумался. Не успею сварить уху. Твои набегут и шуму дадут.

– Они умеют, – виновато согласился Микаэле.

– Раки готовятся мгновенно. Вообще-то и сейчас есть запас. Но – холодные.

– Корми холодными. А то правда… набегут, – опасливо вслушиваясь, шепнул Микаэле.

В ладони сразу оказалась влажная глиняная кружка. Легкая: наполненная не до краев и небольшая. Что-то сладкое, немного отдающее тиной, было сунуто в зубы. Пришлось торопливо проглотить и запить. Стало теплее на душе. Куки суетился, прилаживал салфетку под подбородок именинника.

– Ты кормишь, и я делаюсь сыт, согреваюсь. А прочая еда имеет мерзкий привкус и ничуть не полезна, – пожаловался Микаэле.

– Если б ты меньше думал, давно бы стал румяным толстяком, – расхохотался Куки, заставляя есть много, давиться и облизываться. – Дыши, воздух сладкий. Тут бы построить домик. На два окна, чтоб мы могли переглядываться. И крышу набекрень. Надоело, что все в твоих домах ровно. И перегонный куб. Знаешь, что за штука? Сказано же, я нашел мастера. Мне не полагается пить, я еще мал. Но испробовал: горит, что твой порох. О! Рассвет.

Солнце пробило серость точно там, куда указал измазанный в золе палец Куки. В голове Микаэле зашумело отчетливее – то ли от двух глотков пива, то ли от слабости, то ли от избытка чувств… Улыбка сделалась шире, тело потеряло вес: Куки ткнул в туман, и вмиг выковырнул из ночи солнышко. Куки стал – бог, он создал судьбу рассвета.

Опять взгляд на часы… Три минуты до появления утреннего секретаря.

Взрослый Микаэле улыбнулся, изучая мешанину линий карандашного эскиза. Сон позволил вспомнить лучшее и оборвался, избавив от продолжения… Не пришлось снова увидеть, как прибежали слуги, как чёрный от дурной крови управляющий имения отвесил Куки пощёчину… и как он – Микаэле Ин Тарри, хозяин бесконечной орды марионеток – запоздало сказал привычным для слуг голосом, всегда ровным и довольно тихим: «Я более не нуждаюсь в ваших услугах». Управляющий побелел, рухнул на колени и стал умолять Куки, именно его, о прощении и заступничестве. Хотя знал, как и прочие куклы: хозяин не меняет решений, а его брат не вмешивается в дела. Шум рос, кто-то затаптывал костер… Мгновенный праздник угас, но рассвет ширился, заполнял мир истинным золотом, и Куки улыбался, запрокинув голову… а прочие вокруг были куклы и не умели оценить небесное богатство. Они дергались, подвешенные на нитках земного золота. Микаэле думал с горечью: «Я хозяин кукольного театра, моих марионеток нельзя оживить, а живых людей невозможно поселить во дворце. Они или делаются куклами, или бунтуют и сбегают»… Каждое утро Микаэле боялся услышать от слуг, что Куки нет в его комнате. Когда случилось неизбежное, пробуждения сделались мучительны. Чуть погодя стала донимать бессонница. Князь подолгу лежал с закрытыми глазами, перемогая боль: брат не вернется. Никогда? Никогда?!

Это проклятие и дар Ин Тарри: в каждом собеседнике при встрече искать «золотые нити». Белые живы и особенно их южная ветвь – айлат – тоже понимают душу, личность – как сплетение многих нитей. Одни нити свиты внутри узора, иные приходят извне и уходят вдаль… Узор существует не сам по себе, он – часть огромного, всемирного произведения искусства под названием Жизнь. Темные живки-наемницы умеют «спустить петлю», намечая прореху в полотнище здоровья, уничтожая радость. Белые мастерицы «поднимают петли», но редко полностью и надежно. Оно и понятно: и живы, и живки дергают нитки вслепую, по личному разумению, примитивному и суеверному. Айлат юга – вот они вроде бы работают точнее и тоньше. Но кто видел хоть одну настоящую айлат – вне храмов Праведного? У святости этого дара черная изнанка: одаренных проклинают и травят за малейшую попытку избежать предназначения. Хотя верно ли ограничивать свет души стенами правил? Можно ли свет зашоривать, понуждая к слепому подчинению? Он угаснет… Говорят, айлат редко доживают до тридцати трех. Загадочный возраст, суть которого Микаэле отчасти сознавал теперь, в этот самый год.

Люди крови Ин Тарри воспринимают золото подробно, зримо. Золото – в самом общем виде, не как металл, а как стихия – пронизывает общество людей, создает бессчетные связи и влияния. Стоит изучить их, и сделается внятно, что для собеседника значит золото: оно – бог, раб, возможность?

Микаэле, потеряв брата, бессчетное число раз касался золотых связей самых разных людей. И – разочаровывался снова и снова… Неужели Куки такой один – вне мира золота? Свободный дикарь, не верящий во власть денег, не оценивший их соблазнов. Человек иной эпохи. Язычник? В древности ведь поклонялись богу грозы и верили: честь важнее жизни, а золото – всего лишь никчемный, мягкий металл.

Хорошо, что брат повзрослел и не изменился в главном. Вернулся и по-прежнему вытворяет невесть что, а еще находит звонких, волшебных людей и великодушно знакомит с ними. Главное, Куки рядом. Стоит не пообедать во время, и он явится. Будет возможно сжать его запястье… и тогда весь огромный, многослойный клубок нитей и влияний золота – пропадёт! Пока под пальцами тепло руки брата, доступна и его свобода. Можно недолго стать просто человеком. Живым до последней клеточки тела.

Дверь приоткрылась. Вежливый юноша стукнул костяшками пальцев по подносу. Помедлил, – он из княжеских секретарей самый младший и тактичный – и скользнул в спальню. Чай, сводки данных и почту он нёс ловко, не глядя. А вот сам дергался и вздыхал – неловко… ему всякий раз стыдно шуметь в такую рань, прерывать сон. Нить души секретаря прочна и упруга, хоть и дает отклик без полноты звука. Зато рядом с этой смиренной душой ощущается нечто яркое. Вероятно, второй человек или группа людей. Семья? Они присутствуют постоянно. Занятная двойственность: сам-то секретарь «серенький».

Нет ничего дурного в подобном определении – «серенький». Ввел его Паоло Людвиг Ин Тарри. Он жил три века назад и обладал уникальной полнотой дара. В тайных архивах княжеского дома уцелели его дневники. А вот в общедоступной истории Кьердора, страны, где Паоло прожил сорок лет, о нем нет упоминаний. Храм Сущего, а равно и мирская власть многих стран, не пожелали помнить, как в считанные годы узаконенная работорговля сделалась преступлением. А ведь рабство могло и должно было питать жадность людей и выстраивать примитивный, медленный метод движения средств в обществе, жадно расширяющем границы цивилизации… Но Паоло добился запрета на работорговлю, используя «сереньких» людей. Книжных, не способных, увы, отстоять справедливость в реальной жизни. Но весьма сильных в толковании писания и мирского закона. «Серенькие» не имеют амбиций, они вполне бескорыстны. И, увы, в них нет яростного свободолюбия дикаря Куки…

– Четыре часа, ваша светлость, – шепнул секретарь.

– Луи, отчего вам кажется уместным сообщать время? – Микаэле напоказ зевнул, глядя на «серенького» секретаря с интересом. – Вы не птичка в часах, чтобы приветствовать меня по указанию секундной стрелки. Извольте входить без стеснения и говорить с порога «доброе утро». Прекратите напыщенно титуловать меня натощак. Так и кажется, что заснул во фраке. Светлость – это князь с правом править. На своей второй родине, в Иньесе, я назначил регента, я ради этого приложил немало сил: женился в третий раз и затем развелся, – Микаэле сел, взял с подноса чашку и отхлебнул. Улыбнулся: Луи тщательно следит за добавлением меда, он помнит, что князь предпочитает белый донник в этот сезон, при такой погоде. – О, донник хорош. Сами заказали?