Видно, подобная мысль пришла в голову и митрополиту, и князю Голицыну. По совету последнего с манифеста были сняты копии. Князь Голицын сам переписал манифест в трех экземплярах и разослал их в Государственный совет, Сенат и Синод. До времени о существовании манифеста о наследовании трона знали только, помимо троих перечисленных, Константин Павлович и мать Мария Федоровна, наверное, Аракчеев. А. А. Корнилов пишет: «Единственное, что можно придумать в объяснение этого поведения Александра, — это то, что Александр делал все это главным образом на случай своего отречения, а так как отречение могло быть актом только произвольным, то он и думал, конечно, что все дело остается в его руках».

Перед отъездом Александра в Таганрог князь Голицын обеспокоился: государь уезжает на всю зиму, не следует ли обнародовать манифест, мало ли что… Может быть, князь Голицын знал или догадывался о намерении царя отказаться от трона? Но Александр отказался от публикации манифеста: «Положимся на Бога, Он устроит все лучше нас, слабых и грешных». Почему он так сказал? Считал, что еще не решил окончательно, ждал, когда придет нужное время?

Александр уехал из Петербурга один 1 сентября 1825 года. Императрица Елизавета Алексеевна выехала на юг на два дня позднее. Отношения супругов к тому времени очень смягчились, появились и тепло, и дружба, и необходимость друг в друге. И все-таки они поехали раздельно.

Перед отъездом Александр как-то вдруг разом охладел к армии, отменив маневры и парады, отменил он и смотр войск 2-й армии в Белой Церкви. Смотр этот, назначенный на осень, он поручил князю Волконскому.

Отъезд царя из Петербурга подробно описывает Шильдер. Из Каменноостровского дворца выехали в четыре часа ночи. Запряженная тройкой открытая коляска довезла императора до Невской лавры. Там его торжественно встретили митрополит Серафим, архимандриты в полном облачении и монахи. Александр был в фуражке, шинели и сюртуке. Он поспешно направился в соборную церковь, «…перед ракой святого Александра Невского и началось молебствие».

— Положите мне Евангелие на голову, — попросил Александр и встал на колени перед митрополитом.

После службы митрополит Серафим пригласил императора в свою келью.

— Очень хорошо, — сказал Александр, — только не надолго; я уже и так полчаса по маршруту промешкал.

В своих апартаментах митрополит представил государю схимника, отца Алексея, который «просил удостоить и его келью своим посещением». Александр согласился. Келья отца Алексея производила мрачное впечатление. Она была вся обита черным сукном, иконы, лампады, черная узкая скамья. Они помолились вдвоем со схимником, потом Александр спросил: «А где же ты спишь?» Митрополит ответил за отца Алексея: мол, здесь же, на полу, но тот отрицательно покачал головой.

— Вот моя постель. — Схимник отвел Александра за перегородку и указал «на черный гроб, в котором лежали схима, свечи и все, относящееся к погребению».

Не меньшее впечатление произвели на царя напутственные слова схимника:

«— Государь, я человек старый и многое видел на свете; благоволи выслушать слова мои. До великой чумы в Москве нравы были чище, народ набожнее, но после чумы нравы испортились; в 1812 году наступило время исправления и набожности: но по окончании войны сей нравы еще больше испортились. Ты — государь наш и должен бдеть над нравами. Ты сын православныя церкви и должен любить и охранять ее. Так хочет Господь наш».

При всем уважении к таинству смерти эта сцена с «черным, черным гробом» кажется нам сказкой-страшилкой, которой пугают детей, но в XIX веке к этим вещам относились серьезно, поэтому легко себе представить настроение мистически зараженного императора. Ну а что касается нравов, тут схимник совершенно прав.

Александр тяжело расставался со своей столицей, об этом пишут многие современники. Шильдер: «…Государь остановился у заставы, привстал на коляске и, обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на город, как бы прощаясь с ним». Наверное, стоял, наверное, смотрел, но высокая поэтическая картина как-то не вырисовывается. Я понимаю, Данте смотрел на Флоренцию, там — гора, весь город как на ладони. А что можно увидеть у заставы Петербурга, кроме ближайшего забора обывателя? Ведь ни одной возвышенности, город совершенно плоский.

Александра сопровождали в пути начальник Главного штаба генерал-адъютант Дибич, два врача — Тарасов и Виллье, четыре обер-офицера и прислуга. 13 сентября царь прибыл в Таганрог.

Внезапная кончина Александра I в Таганроге привела к трагическим событиям и породила множество домыслов и сплетен. Более того, возникла устойчивая легенда, о реальности которой спорят до сих пор, и дальше будут спорить, потому что счет спорщиков 1:1, и каждый делает выводы исходя из своего жизненного опыта, характера и в последнюю очередь — конкретной информации, много документов было уничтожено, а может быть, и фальсифицировано. Речь идет о таинственном сибирском старце Федоре Кузьмиче, в которого якобы воплотился оставивший трон Александр I.

Тайна смерти Александра Павловича интересовала семейство Романовых весь XIX век, недаром великий князь Николай Михайлович написал книгу «Легенда о кончине Александра I». Это серьезное исследование историка. Николай Михайлович считает, что Федор Кузьмич — чистой воды домысел, Александр I умер в 1825 году и прах его покоится в Петропавловском соборе. Не менее уважаемый и очень дотошный историк Шильдер, который разобрал жизнь Александра I «до нитки», не столь категоричен. Он «допускает возможность исчезновение своего героя из Таганрога и «перевоплощение» его в сибирского отшельника».

Закавыченная фраза принадлежит писателю В. В. Барятинскому, который посвятил разбору этой истории свой труд «Царственный мистик» (1912). К этой книге я и обращусь, пытаясь изложить суть предмета.

Александр не был честолюбивым человеком, трон для него был тяжелой обязанностью, служением, которое надо исправлять по возможности разумно и хорошо. Михайловский-Данилевский в своих «Записках» рассказывает о посещении царем в 1817 году Киева. Там на обеде зашел разговор об обязанности людей, «равно и монархов», перед государством. Александр сказал «Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого народа, как наш, он должен в минуту опасности первый идти ей навстречу. Он должен оставаться на своем посту только до тех пор, пока его физические силы ему это позволяют. По прошествии этого срока он должен удалиться, — улыбнулся и добавил: — Что касается меня, я пока чувствую себя хорошо, но через десять — пятнадцать лет, когда мне будет пятьдесят…»

1819 год, смотр в Красном Селе 1-й гвардейской пехотной дивизии, которой командовал великий князь Николай Павлович. После смотра — обед у брата и супруги его великой княгини Александры Федоровны. В записках великой княгини читаем: «Это было в Красном Селе… когда однажды император Александр, пообедав у нас, сел между нами двумя и, беседуя интимно, внезапно изменил тон, стал очень серьезным и начал приблизительно в следующих выражениях высказывать нам, что он остался очень доволен, как утром его брат справился с порученным ему командованием; что он вдвойне рад тому, что Николай хорошо исполняет свои обязанности, так как на нем когда-нибудь будет лежать большая ответственность, что он видит в нем своего преемника и что это случится гораздо раньше, чем можно предположить, так как то случится еще при его жизни. Мы сидели как два изваяния, с раскрытыми глазами и замкнутыми устами. Император продолжал: вы удивлены, но знайте же, что мой брат Константин, который никогда не интересовался престолом, решился тверже, чем когда-либо, отказаться от него официально и передать свои права своему брату Николаю и его потомству… Что касается меня, я решил сложить с себя мои обязанности и удалиться от мира. Европа более, чем когда-либо, нуждается в монархах молодых и в расцвете сил и энергии; я уже не тот, каким был, и считаю своим долгом удалиться вовремя… Увидев, что мы готовы разрыдаться, он старался нас утешить, ободрить, говоря, что все это случится не сейчас, что пройдут еще годы, прежде чем он приведет свой замысел в исполнение». Этот разговор был летом, а осенью того же года состоялся разговор с Константином: мол, «я хочу абдикировать».