В последующие пять дней Александр работал, читал газеты, много времени поводил с женой. Болезнь то держала его цепко, то отпускала, и все ликовали — государь выздоравливает! Лихорадка, слабость, потоотделение, слабительные пилюли, куча лекарств. Он почти ничего не ел, только пил воду — апельсиновую, лимонную и странный напиток — «хлебную отварную воду». Елизавета Алексеевна уговаривала его меньше заниматься деловыми бумагами. Он отвечал: «Работа настолько сделалась моей привычкой, что я не могу без нее обойтись, и если я ничего не делаю, то чувствую пустоту в голове. Если бы я покинул свое место, я должен был бы поглощать целые библиотеки — иначе я сошел бы с ума».

Елизавета Алексеевна теперь мало гуляла, но часто сидела у раскрытого окна, слушала шум моря и «дивный перезвон колоколов», о чем с удовольствием рассказывала мужу. «Вы увидите, вам здесь так понравится, — ответил он с улыбкой, — что вам трудно будет уезжать». Врачи вокруг кружились, как осы. «Когда эти господа ушли, мы остались одни, он вскоре пожелал мне спокойной ночи и еще приподнялся, чтобы я могла поцеловать его в затылок». Такие вот супружеские отношения.

Вначале Александр не хотел писать в Петербург о своей болезни, и окружающим запретил это делать, чтобы попусту не волновать мать. Но 9 ноября он собственноручно написал Марии Федоровне, сообщил, что болен, а генералу Дибичу приказал сообщить об этом в Варшаву брату Константину. Письма были высланы экстрапочтой, доставка их в Петербург составляла восемь — девять дней.

Тем не менее в этот день, 9 ноября, императору стало лучше. Врачи собрали консилиум и нашли, что наступил перелом. Температура держалась, но Стоффреген сказал Елизавете Алексеевне: «…болезнь можно считать пресеченной, а с лихорадкой мы скоро покончим». У больного появился аппетит, он даже поел овсяного супа и нашел его вкусным — выздоровление налицо!

Наступило 10 ноября. Этот день Барятинский считает наиболее загадочным и непонятным. Здесь налицо противоречия. Виллье: «Начиная с 8-го числа я замечаю, что что-то такое другое его занимает больше, чем его выздоровление, и беспокоит его мысли». Волконский же сообщает, что Александр с утра, «вставая за нуждою, получил обморок и сильно ослабел», ослабел настолько, что к вечеру появилась забывчивость, и государь «мало уже или почти совсем не говорил, как только чего просил». Врачи негодовали, он стал отказываться от лекарств: «Надо считаться с моими нервами, которые слишком расстроены и без того, лекарства расстроят их еще больше». Елизавета Алексеевна, напротив, пишет в дневнике, что Александру было лучше: «Он лежал на диване в своем кабинете и выглядел поразительно хорошо сравнительно с тем, как он выглядел днем…» А 11 ноября Елизавета Алексеевна прекратила делать записи в своем дневнике. Почему?

Барятинский считает, что именно в этот день, когда Александр был близок к окончательному выздоровлению, он наконец решился — пора «абдикировать». Он все обдумал, поговорил с женой, назначил программу действий и преступил к ее осуществлению. Но есть и другая причина, которая заставила Александра нервничать, «занимать мысли больше, чем выздоровление». Барятинский не мог знать, что именно 10 ноября больной Александр приказал начальнику Главного штаба Дибичу направить в Харьков полковника лейб-гвардии казачьего полка Николаева С. С., чтобы тот арестовал в Харькове декабриста Ф. Ф. Вадковского и его сообщников. Николаев ехал тайно «под видом закупки лошадей». Поездка императора на Дон в начале октября не прошла даром.

Этому предшествовало следующее событие. Почти месяц назад, 19 октября, в Таганрог прибыл генерал И. О. Витт с докладом. Он сообщил, что его агент А. К. Бошняк проник в тайное общество и разведал планы заговорщиков. Было названо много фамилий «деятельнейших членов», здесь были Н. М. Муравьев, К. Ф. Рылеев, Н. А. Бестужев и так далее. Примечательно, что было названо уже знакомое по доносу Шервуда имя Пестеля. Витт сказал, что «тайное общество значительно увеличилось». Барятинский не мог этого знать, документы о секретном докладе Витта были обнаружены много позднее. Не использовал этих материалов и Шильдер.

Александру надо было принимать решение. Мысль «абдикировать» его не оставляла, но и с тайными обществами надо было что-то делать. Раз они «разрастаются», это может привести к революции — мало нам Франции! Конечно, для Александра это было очень важное и тяжелое решение. Он понимал, что за первым арестом последуют другие, что ему придется отправлять в крепость друзей, с которыми вместе воевал, и понимал также, что осуществить жестокий суд ему не под силу. Но он не мог оставить наследнику страну в полном беспорядке. 10 ноября после обморока государю было совсем плохо, «весь день продолжался жар». А к вечеру он настолько ослаб, что появилась «забывчивость, отчего мало или уже совсем не говорил, а только просил» (журнал Волконского).

На следующий день у императора опять был обморок. Виллье настаивал на кровопускании и слабительном, но больной отказывался от услуг докторов и «приходил в бешенство», если они настаивали. Виллье писал 12 ноября: «…сегодня ночью я выписал лекарства для завтрашнего утра, если мы сможем посредством хитрости убедить его принимать их. Это жестоко. Нет человеческой власти, которая могла бы сделать этого человека благоразумным. Я — несчастный».

На следующий день лихорадка усилилась, Александр плохо дышал, «ночь была ужасной». Виллье решил поставить пиявки за уши, но получил категорический отказ. Тогда он обратился к Елизавете Алексеевне, заявив, что единственное средство заставить государя подчиняться врачам — это «предложить его величеству причаститься Святых Тайн». От этого государь точно не откажется, а священник наставит больного на путь истинный.

Александр узнал об этом 14 ноября и тут же призвал к себе доктора Тарасова, до этого его пользовал только Виллье.

— Дела мои так плохи? Разве я в опасности? — спросил он у Тарасова, потом позвал Вилле и повторил вопрос: — Вы думаете, что моя болезнь зашла так далеко?

Виллье смутился, но не мог отрицать — положение очень серьезно. Елизавета Алексеевна была рядом. «Благодарю вас, друг мой, прикажите — я готов», — сказал он ей спокойно.

На следующий день позвали духовника. Обряд был совершен со всем ритуалом. После этого Александр согласился на все лекарства, и на пиявки, и на прикладывание к затылку и к спине шпанских мушек. Жалко императора. Сразу вспоминается Гоголь, тоже весь обвешанный пиявками: «Зачем вы меня пытаете?» На следующий день государь опять призвал священника. На этот раз он хотел исповедаться и причаститься не как император, а как простой мирянин. Все церкви Таганрога, Петербурга, Москвы, да и вообще России молились об исцелении императора.

К вечеру 17 ноября «болезнь достигла высшей степени своего развития» (Тарасов). Однако Елизавета Алексеевна написала в Петербург Марии Федоровне, что «сегодня… наступило очень решительное улучшение в состоянии здоровья императора». 18 ноября государь впал в забытье, 19 ноября «в десять часов пятьдесят минут испустил последний дух. Императрица закрыла ему глаза и, поддержав челюсть, подвязала платком, потом ушла к себе». Этот последний вздох Александра I описали все авторы «записок», но каждый по-своему, и никто внятно не написал, сколько человек, помимо императрицы, находилось в комнате в момент смерти Александра I.