Покойного императора везли через Харьков, Курск, Орел, Тулу в закрытом гробу. Народу это не нравилось, сразу же распространился слух, что Александр не умер, а хоронят кого-то другого, то есть обман налицо. Время было напряженное, по делу декабристов шли аресты и в обеих столицах, и в Малороссии. Общество было напугано и озадачено. Высокое начальство трусило. А ну как народ потребует вскрыть гроб! Боялись новых волнений, поэтому Орлов-Денисов ввел усиленную охрану кортежа.

3 февраля тело императора было доставлено в Москву и установлено в Архангельском соборе. Народ в Кремль так и валил — плакали и прощались. Гроб не открыли, а в Кремле ввели военную дисциплину. За порядком следили пехотные и кавалерийские войска, ворота, которые охраняла артиллерия, закрывали в девять часов вечера.

Тарасов пишет, что, волнуясь за сохранность тела, он осматривал его во время путешествия пять раз. Орлов-Денисов утверждает, что тело осматривали три раза и то уже после Москвы. При втором осмотре присутствовал Аракчеев. Последний раз по распоряжению Николая I осмотр производил баронет Виллье. На подъезде к Петербургу в Тисне кортеж встретила императрица Мария Федоровна, она приехала одна, без свиты.

28 февраля покойный император прибыл в Царское Село, гроб был установлен в дворцовой церкви. 1 марта гроб был открыт для прощания. В церковь прибыла вся семья Романовых с детьми, кроме императрицы Александры Федоровны, она была беременна. Императрица Мария Федоровна трижды подходила к гробу, всматривалась в лицо сына и все повторяла: «Да право же, это он». Видно, и во дворце были сомнения.

13 марта 1826 год… Шильдер: «В одиннадцать часов, во время сильной метели, погребальное шествие направилось из Казанского собора в Петропавловскую крепость… В тот день происходили отпевание и погребение. Во втором часу пополудни пушечные залпы возвестили миру, что великий монарх снисшел в землю на вечное успокоение».

И еще несколько слов… Шильдер в приложении к четвертому тому своего труда об Александре I дает письма супруги князя Волконского, которые она писала императрице Марии Федоровне тайно от мужа. Княгиня Волконская приехала в Таганрог в конце декабря 1825 года, она видела покойного императора, нашла, что он совсем на себя не похож. А императрице Марии Федоровне она хотела сообщить какие-то «новые данные», о которых пишет пространно, витиевато, не входя в подробности. Видимо, она потом все-таки сообщила императрице эти новые данные, но в чем их суть — неизвестно, потому что, видимо, эти письма были уничтожены. Пишу для того, чтобы еще больше нагнать туману, заинтересовать этим читателя, захочет новых подробностей — пусть читает Барятинского и прочих авторов.

Сама я, «прочитав шкаф», не меньше, забитый мемуарами и историческими трудам, относящимися к XIX веку, пришла к убеждению, что Александр умер в Таганроге в 1825 году, а все прочее — красивая легенда. Но была там какая-то тайна, которую нам не дано угадать. Да мало ли их, этих тайн? История оставила нам массу загадок. Кто был отцом Ивана Грозного — царь Василий III или любовник Глинской, молодой князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский? Был ли у Соломонии Сабуровой сын, или это придумка? Кем был первый самозванец Дмитрий, ведь в нем предположили Гришку Отрепьева, когда еще самозванца и в глаза не видели, а потом предположение пошло гулять по свету. Кто был отцом Павла I — Петр III Романов или любовник Екатерины Салтыков? Не меньше тайн и в европейских дворах. Но оставим в покое царские дворы. Мы все никак не можем решить, был ли такой драматург — Уильям Шекспир, или это подделка гениальных писателей XVI века. И тайны эти нам никогда не разгадать.

Как красиво обставил эту легенду народ, а последующие исследователи дополнили! Тут все дело в подробностях. В основу мифа положено желание продлить существование Александра I и дать ему возможность пожить как мечталось, в условиях чистоты и веры, которых он искал всю жизнь.

Осенью 1836 года к кузнице в окрестностях города Красноуфимска, что в Пермской губернии, подъехал старец на белом коне. На вид ему было около шестидесяти лет, красивый, высокий, голубоглазый, одет в крестьянский кафтан, по разговору — барин. Он попросил подковать лошадь. За делом кузнец принялся расспрашивать путника, кто он и откуда, но тот явно не желал вступать в беседу, на вопросы отвечал уклончиво и туманно. Все это показалось кузнецу подозрительным. Вокруг собрались люди, они и повели проезжего в город в полицейскую часть. Тогда все боялись разбойников с больших дорог. Мало ли, может он из этих.

На допросе старец не пожелал отвечать вразумительно, сказал только, что он бродяга родства не помнящий, а зовут его Федор Кузьмич. Наружность путника и его манеры поставили допрашивающих в тупик, с ним разговаривали мягко и вежливо, очень не хотелось применять к нему закон о бродяжничестве. Но старец ничего больше о себе не сказал, его наказали двадцатью ударами плети и сослали на поселение. Наказание он принял безропотно. Местом поселения определили Томскую губернию.

Записан рассказ некоей крестьянки — Феклы Степановны Коробейниковой, все это она якобы слышала от самого Федора Кузьмича. «По какому-то случаю дано было знать императору Николаю Павловичу, и по распоряжению Его Величества был прислан великий князь Михаил Павлович. Он по приезде своем в город прямо явился в острог и первого посетил старца Федора Кузьмича и сильно оскорбился от начальствующих, хотел их привлечь к суду, но старец уговорил великого князя оставить все в забвении. Просил также, чтобы его осудили на поселение в Сибирь, что также было исполнено». Привожу этот текст, потому что мне он кажется особенно невразумительным — чистое народотворчество. И с чего бы это вдруг вздумалось старцу делиться своей тайной с неведомой Феклой Степановной. Этих крестьянских рассказов обо всех видах лжецарей на Руси великое множество. Этот не исключение.

Барятинский: «26 марта 1837 года Федор Кузьмич прибыл с 43-й партией ссыльных в Боготолькскую волость Томской губернии и был помещен на жительство на казенный Краснореченский винокуренный завод, хотя и был приписан к деревне Зерцалы. Как во время переезда, так и во время пребывания его на заводе с ним обращались очень хорошо. Смотритель завода его очень любил, доставлял ему все необходимое и не назначал ни на какие работы. Такое же отношение к нему было и со стороны служащих и рабочих. Прожил он на заводе около пяти лет, а в 1842 году переехал в Белоярскую станицу в избу нарочно для него построенную казаком Семеном Николаевичем Сидоровым».

К этому времени старец уже стал очень популярной личностью. Соседи крестьяне постоянно ходили к нему за советом. Федор Кузьмич всех принимал, советы давал, однако видно было, что встречи эти его тяготят, он хотел покоя. Успел он пожить и в деревне Зерцалы, и в тайге на золотых приисках, и в келье на пасеке, при этом учил людей грамоте и Священному Писанию. Встречался он и с иркутским епископом Афанасием. «Владыка ввел его в горницу, где раньше сам сидел, и начал с ним ходить, не выпуская его руки… долго они так ходили, много говорили не по-нашенски, не по-русски и смеялись. Многие стали дивиться, кто такой наш старец, что ходит так с архиереем и говорит не по-нашенски» (крестьянин Булатов).