Шильдер: «Весной 1825 года приехал в Петербург принц Оранский, которому император Александр поверил свое намерение сойти с престола и удалиться в частную жизнь. Принц ужаснулся и старался отклонить Государя от подобного намерения. Но Александр остался при своем мнении. И старания принца не привели к желаемой цели; ему не удалось поколебать намерения государя».

Вот еще отрывок из дневника Александры Федоровны, она уже императрица — 15 августа 1826 года, коронация в Москве. «Наверное, при виде народа, — пишет Александра Федоровна, — я буду думать о том, как покойный император, говоря нам однажды о своем отречении, сказал: «Как я буду радоваться, когда увижу вас проезжающими мимо меня, и я, потерянный в толпе, буду кричать вам «Ура»».

Предназначенный для царской семьи дом никак нельзя было назвать дворцом. Скромное, каменное жилище, тринадцать окон по фасаду, дом был построен в 1814 году итальянским архитектором по приказу градоначальника Попкова и предназначался для краткосрочного проживания именитых гостей города, иными словами — гостиница «люкс». В 1820 году здесь останавливался Пушкин, когда путешествовал вместе с семьей Раевских. Сейчас в этом доме музей, адрес — Греческая улица, 40.

Александр был весьма доволен новым жилищем, у него было замечательное настроение. В ожидании жены он, как пишет Барятинский, «расставлял мебель, вбивал гвозди для картин, приводил в порядок городской сад» — надо же супруге где-то гулять. Елизавета Алексеевна прибыла через десять дней после мужа — 23 сентября. С императрицей прибыли: генерал-адъютант князь П. М. Волконский, статс-секретарь Лонгинов, камер-фрейлины княжна Волконская и Валуева, лейб-медик Стоффреген, еще два доктора, аптекарь и две камер-юнгферы.

О князе Петре Михайловиче Волконском следует рассказать подробнее. Вигель: «Он более всех сделался угодным Александру… Главная, единственная добродетель Волконского была собачья верность… В день восшествия на престол сделан он флигель-адъютантом его, а в день коронации — генерал-адъютантом. Зная, сколь полезна царям нравственная власть, как избавляет она их от необходимости часто употреблять материальную, Александр, даже в кругу самых близких по крови, не переставал быть любезным, старался сохранить свою величественную важность. Нельзя, чтобы беспрестанное наблюдение за самим собой иногда не утомляло его; наедине с Волконским любил он отдыхать; не открывая ему души своей, при нем становился он человеком, который смеется, сердится или бранится, как все прочие люди. Точно так же во время частых и быстрых путешествий своих, сидя с ним в коляске, говорят, не иначе привык он отдыхать, как засыпая на его плече… Говорят, для камердинера нет великого человека; Александр угадал, что для верноподданничества Волконского всякий был бы великий муж, лишь бы он был царь». Вигель, как всегда, умен и злоязычен, но в его словах слышится голос общественного мнения. С1815 года Волконский уже мог в доверительности царя соперничать с Аракчеевым.

Началась спокойная, тихая жизнь. Елизавета Алексеевна, несмотря на длинную дорогу, чувствовала себя гораздо бодрее, много гуляла, император ее сопровождал. Но долго усидеть на одном месте Александр не мог. Уже 11 октября он поехал на Дон к казакам, а 20 октября по настоятельной просьбе генерал-губернатора М. С. Воронцова отбыл в Крым в сопровождении Дибича, двух врачей — Виллье и Тарасова и полковника Соломки.

Посетили Мариуполь, Симферополь, Гурзуф, Ориадну. Путешествие привело царя в восторг. Шильдер пишет: «Там, по-видимому, Александр нашел тот уголок в Европе, о котором некогда мечтал и где желал бы навсегда поселиться. Вообще, со времени приезда в Таганрог казалось, что государь снова возвратился к прежним своим мечтам и помышлял об удалении в частную жизнь. «Я скоро переселюсь в Крым, — сказал Александр, — я буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку». Князю Волконскому он говорил: «И ты выйдешь в отставку и будешь у меня библиотекарем».

Потом были Алупка и дворец Воронцова, далее Севастополь и Балаклава. На путешествие ушло семь дней, все верхами, не в коляске. День 27 октября Барятинский считает переломным — именно с него началось недомогание Александра, а также куча неточностей и противоречий в описании последних двадцати четырех дней жизни императора, а описывали ее несколько человек. Александр захотел посетить Георгиевский монастырь и ушел туда с фельдъегерем и татарином-проводником. День был теплым и солнечным, а вечера в горах в это время холодные. Свита долго ждала возвращения императора, темнело. Адмирал Грейг велел полицмейстеру выйти навстречу государю с факелами. Продрогший Александр явился около восьми часов. Далее, по одним источникам, прием в Севастопольском дворце, по другим — смотр морским полкам «при свете факелов».

Начиная с 27 октября Барятинский подробно описывает и анализирует каждый день Александра. Источники: «Воспоминание моей жизни» почетного лейб-медика Тарасова, записки лейб-медика баронета Виллье, «Журнал болезни», составленный Волконским, и дневники императрицы Елизаветы Алексеевны. В записках этих авторов видны серьезные разногласия, каждый из описанных дней выглядит по-разному. Баронет Виллье писал очень кратко, по несколько строк в день. Лейб-медик Тарасов написал свои воспоминания много времени спустя, он путал и даты, и последовательность событий.

27 октября государь посвятил осмотру флота, морским укреплениям, госпиталям и казармам, а 28 октября появляется робкое упоминание о надвигающейся болезни. Александр попросил Тарасова приготовить ему рисовый отвар, тот самый, которым его поили при рожистом воспалением на ноге, «…кушает перловый суп и котлету». Понятно, рисовый отвар — значит, неблагополучие с желудком. Представляя царскую трапезу, думаешь о «лебедях печеных», омарах и ананасах, а тут… суп перловый. Потом бедного Александра совершенно замучили «слабительными пилюлями», он принимал их по восемь в день и совершенно изнемог. Но это все потом, а пока он «бодр и свеж», на здоровье не жалуется и едет в Успенский монастырь, Евпаторию и Перекоп, всюду посещает казармы, лазареты, храмы, мечети и синагоги.

На обратном пути в Таганрог Александру встретил фельдъегеря Маскова, он вез деловые бумаги. Александр приказал Маскову сопровождать его. По дороге фельдъегерь «попал в аварию», ямщик на повороте перевернул коляску и вывалил своего седока. Масков с переломом основания черепа остался лежать на дороге недвижим. В госпитале он умер. Эта смерть произвела на Александра очень тяжелое впечатление. Кроме того, он уже был болен, его бил озноб, поднялась температура.

4 ноября вечером он был уже в Мариуполе. Виллье пишет, что он нашел императора «в полном развитии лихорадочного пароксизма». Определение «пароксизм» имеет двоякое значение: либо крайнее обострение болезни, либо острое переживание. Александра уговаривали задержаться в Мариуполе, до Таганрога 90 верст, но он категорически отказался. Его ждет жена, которой он обещал вернуться 5-го, и вообще он не привык нарушать график. На этот раз он отправился в дорогу тепло одетый, в закрытой коляске и с медвежьей полостью на ногах.

В Таганрог Александр прибыл поздно вечером, как обещал. Встреча с Елизаветой Алексеевной была теплой. Отрывок из ее дневника:»… первым вопросом было: «Здоровы ли вы?» Он сказал, что нездоров, что у него уже второй день лихорадка и он думает, что схватил крымскую лихорадку (малярию? — Авт.). Я его усадила; у него был жар… Я без труда уговорила его идти спать, хотя он еще более получаса рассказывал о своем путешествии».