Мало того! Политика герцогов Померании, зажатых (или, вернее, прямо-таки стиснутых) со своими владениями, между горазло более могущественными датскими, польскими и немецкими феодальными государствами, и вынужденных постоянно лавировать, чтобы избежать захвата своих земель этими алчными соседями, наряду с испытываемой самими померанскими герцогами неутолимой жаждой все большего могущества и все больших доходов, выжимаемых ими из своих подданных, включая воллинцев, имела для последних поистине роковые последствия. Ибо наследие славянского города-республики оказалось в гораздо большей степени, чем «моровым поветрием» (чумой), датскими, шведскими и немецкими «королевскими ратями» (на деле же — вооруженными грабителями, мало чем отличавшимися от головорезов Пальнатоки, хоть тот и коснел во тьме язычества, они же считались, да и сами считали себя людьми, просвещенными светом истинной, Христовой, веры!), опустошавшими Волин на протяжении столетий, подорванным и выхолощенным всемерно поощряемой герцогами Померании политикой «ползучей колонизации». Привлеченные предоставленными померанскими герцогами немецким колонистам заманчивыми привилегиями, немецкие крестьяне и ремесленники из Брауншвейга, Вестфалии и Восточной Фрисландии, а также жившие совсем уж далеко голландцы и фламанцы, покидавшие свои родные земли, чтобы избежать все более усиливавшегося там феодального гнета, а также вследствие безземелья из-за роста населения, переселялись в устье Одры — древнего Виадра. Здесь их ждала награда в виде благоприятных условий жизни, правовых и торговых привилегий, освобождения (на первоначальном этапе) от светских налогов, церковной десятины, оброков и барщин, бремя которых всецело ложилось на плечи славянского населения Померании. Этой ценой ее властители приобретали в свой «актив» принесенные германскими переселенцами с собой более совершенные методы земледелия, навыки строительства плотин и дамб, осушения заболоченных земель, ремесла и художества. Все это, в итоге, пополняло казну герцогского дома, повышало его доходы. Наряду с крестьянами и ремесленниками, из германских земель в Померанию переселялись горожане-бюргеры и священнослужители, умевшие в два счета обвести крестьянина вокруг пальца, а если надо (что уж тут греха таить!) — подделать документы на владение землей, как и иным имуществом, движимым и недвижимым.

Еще до 1277 года Воллину было даровано любекское городское право (что было подтверждено в 1279 году). Но уже 1234 году герцог Померанский и Штеттинский Барним I освободил любекских купцов от уплаты торговой пошлины во всех его владениях. Эта мера, несмотря на ее, вне всякого сомнения, весьма благотворное влияние в плане общего оживления экономической жизни Померании, крайне отрицательно сказалась на гражданских правах местного населения. Поскольку привела к появлению особых «вендских параграфов», «вендских фогтов[107]», всякого рода ограничений на деятельность «вендских», то есть — славянских ремесленников, препятствующих их вступлению в городские цехи, или гильдии, которым отныне предписывалось принмать в свои ряды исключительно немцев (с этой целью вносились даже соответствующие изменения в цеховой устав). До какого уровня были сведены права и свободы потомков винетцев, и куда (возможные) потомки жителей Винеты были, в итоге всех этих «нововведений», загнаны, явствует из одного документа, датируемого 1299 годом, упоминающего «Вендешвик» (то есть «Вендский вик»), расположенный в бесплодной, заболоченной местности к западу от Воллина (впоследствии это название было перенесено на бедный рыбацкий квартал в южной части города)…

Но память о прежнем богатстве некогда столь гордого приморского «града Волына» не польностью изгладилась из коллективной памяти потомков его граждан. Свидетельством чему служит следующий курьезный факт. Еще в XIX веке жители Воллина были настолько охвачены форменной «серебряной лихорадкой», принявшей столь эпидемический характер, что волинцы повально предались кладоискательству, перекапывая землю, включая даже грунт под фундаментами собственных домов. В конце концов бургомистру Воллина пришлось запретить им предаваться этому опасному занятию, приведшему к появлению трещин не только в фундаментах, но даже в стенах некоторых городских зданий… Но это так, к слову…

Остается открытым вопрос о местонахождении Йомсборга, не менее легендарного, чем затонувшая Винета. Как и Винета, Йомсборг до сих пор еще не обнаружен. Но можно ли на этом основании делать однозначный вывод, что в нордичских сагах содержатся заведомо ложные (или, влучшем случае — безмерно преувеличенные) сведения на этот счет, коль скоро письменные сообщения не соответствуют (пока!) результатам археологических раскопок?

Думается, делать подобный вывод было бы слишком поспешно. Конечно, доказательность письменных источников порой преувеличивается, без учета того обстоятельства, что они представляют собой не более чем отражение общественного самосознания своей эпохи, в то время как археологические раскопки часто указывают на (естественно, определяемые этим самосознанием) материальные изменения соответствующего общества. Автор книги просит не расценивать данное утверждение как пренебрежительное по отношению к кому бы то ни было, но лишь как указание на различие вкладов, которые обе вышеназванные формы источников наших сведений о минувших временах способны внести в достижение целостных, комплексных знаний об этих временах, к которому мы все должны стремиться и, хотелось бы надеяться, действительно стремимся. Поиски Винеты (как, впрочем, и платоновской Атлантиды) могут, пожалуй, служить тому наглядным подтверждением.

Что же касается легендарного Йомсборга, то автор настоящего правдивого повествования с возрастом все чаще склоняется к мысли, что прообраз легендарного (кстати говоря, весьма напоминающего вполне реальный Треллеборг) «разбойничьего гнезда» братства йомсвикингов (существовать в непосредственном соседстве с которым было бы крайне опасно и вряд ли возможно как для легендарной Винеты, так и для реального Волина-Юлина-Юмны-Юмнеты, да и вообще для любого торгового города), следует искать, скорее всего, на территории Дании.

Треллеборг (современная реконструкция)

А впрочем — предоставим будущим исследователям возможность разгадать этот давний секрет окончательно, решительно и бесповоротно. Гораздо более важным автору представляется выразить свое несогласие с мнением, довольно долго превалировавшим, относительно основания и существования этого укрепленного поселения викингов. С учетом современного уровня знаний о Йомсборге, вряд ли можно, как это делалось долгое время, по-прежнему рассматривать его как некую нордическую твердыню, утверждавшую господство норманнов над землями северо-западных славян. Автор склонен полагать, что отношения между славянами и норманнами в местах подобных поселений определялись, в основном, взаимной выгодой. Разве можно предполагать, что Ральсвик, расположенный всего-навсего в пяти километрах от Ругарда[108], древнего племенного центра ранов-ругиян, мог бы сохраниться в случае их враждебных отношений с норманнами, или что Менцлин, расположенный и того ближе — всего лишь в двух (!) километрах от военно-политического центра северозападных славян близ современного Гёрке[109], мог постоянно оставаться, так сказать, «занозой в теле» воинственного племенного союза вильцев-лютичей, грозных и опасных даже для Карла Великого? Разве можно представить себе мало-мальски продолжительное и стабильное существование «твердыни, утверждающей господство норманнов над славянами» в самом центре оживленного, насчитывающего более восьми тысяч граждан, торгового славянского города Волына?