Вот главный китаец достиг лимузина. Как только машина тронулась в сторону аллеи, фэбээровцы открыли огонь, метя в задние шины. Одна пуля угодила в бензобак, и мотор с глухим хлопком взорвался. Над машиной расцвел огненный шар — пламя нежно облизнуло кроны деревьев. Из лимузина выбрался горящий человек и, сделав несколько неуверенных шагов, рухнул ничком. Фургон уносился прочь, исчезая в потоке машин по дороге на запад.

В парке творился настоящий бедлам: разбежавшиеся по площадке дети и взрослые рыдали, скорчившись на траве. Д'Агоста бросился к Пендергасту и почувствовал несказанное облегчение, увидев, что друг сам поднимается, пытаясь сесть. Двое китайцев были мертвы. Оператора автоматной очередью разрезало чуть не пополам. Просто чудо, что не задело никого из гражданских.

— Пендергаст, вы как? — Д'Агоста упал на колени.

Пендергаст махнул рукой. Пепельно-бледный, он на время лишился дара речи.

Подбежал один из агентов ФБР.

— Раненый? У нас потери?

— Агент Пендергаст. Оператору уже не помочь.

— Подкрепление и медики в пути.

Со всех сторон выли сирены машин, мчащихся к парку.

Пендергаст помог встать пареньку — одному из тех, которых прикрыл. Подбежал отец мальчика и заключил ребенка в объятия.

— Вы спасли его, — бормотал он. — Спасли…

Д'Агоста помог Пендергасту подняться. Рукав грязной ветровки агента пропитала кровь.

— Меня только слегка зацепило, — сказал Пендергаст. — Кость цела.

Начали собираться люди из окрестных домов. Они столпились вокруг трупа и горящего «мерседеса». Вновь прибывшие копы устанавливали кордон, с воплями оттесняя толпу.

— Проклятие! — сказал д'Агоста. — Эти сволочи из «БАИ» ждали стрельбы.

— Вы правы, ждали. Хотя удивляться здесь нечему.

— То есть?

— Я подслушал достаточно: люди Балларда собирались расторгнуть сделку.

— Расторгнуть?!

— Надо понимать, на самом пороге успеха. Они знали, что китайцы будут не в восторге, поэтому и подготовились так тщательно: парк, дети — это все прикрытие от сокрушительного удара противника.

Д'Агоста оглядел место побоища.

— Хейворд будет в восторге, — пробормотал он.

— Непременно. Страшно думать, что бы случилось, не подслушай мы переговоры и не сядь на хвост этим стрелкам.

Качая головой, д'Агоста смотрел на горящий «мерседес», которым уже занялись пожарные.

— Знаете, а дельце-то становится все круче и круче.

Глава 36

Сидя в кафе при стоянке для грузовиков «Последний вздох» в Юме, преподобный Уэйн П. Бак-младший помешивал сливки в кофеечке. Ломтик поджаренного белого хлеба с мармеладом да овсянка на воде без сахара — его обычный завтрак. Снаружи, из-за засиженного мухами окна, донесся шум: с бетонной площадки, сверкнув стальным баком, отъехал большой полуприцеп.

Все, что ни делал преподобный Бак, он делал методично. Вот и сейчас он отхлебнул кофейку и аккуратно соскреб остатки каши с краев тарелки, прежде чем отложить ложку в сторону. Затем, отпив еще кофе, бережно поставил чашечку в блюдечко и наконец перешел к утренней прессе: на дальнем конце стойки его дожидалась перевязанная шпагатом стопка периодики.

Разрезая шпагат карманным ножом, Бак ощутил укол интуиции — нечто вроде предвидения. Утреннее чтение было для него главным событием дня, а стопку газет на стоянке всегда оставлял водитель грузовика, которого преподобный несколько месяцев назад вылечил в лагере возрождения от судорог. Каких газет ожидать, Бак не знал — дальнобойщик всегда привозил разные. Вчера, например, попались новоорлеанские газеты, хотя чаще всего приходилось читать «Феникс сан» и «Лос-Анджелес таймс». Однако сейчас предчувствие говорило вовсе не о том, каких изданий ждать преподобному.

Вот уже почти год преподобный Бак на общественных началах работал в окрестностях Юмы, помогая дальнобойщикам, официанткам, помощникам барменов, сезонным рабочим, сломленным, потерянным, заблудшим душам — тем, кто проходил мимо, не задерживаясь надолго. Наградой он считал саму работу и никогда не жаловался, ведь в мире так много грешников, и никому нет до них дела, некому просто сесть и поговорить с ними. А Бак именно этим и занимался — беседовал. Люди слушали отрывки из Библии и готовились к тому, что грядет — грядет очень скоро. Преподобный Бак беседовал и с дальнобойщиками — по одному за раз, с теми, кто просто заходил отлить. Он говорил и с группами по двое, по трое — на заднем дворике, за столиками для пикников, с теми, кто приходил к нему постоянно. По воскресным утрам он говорил с группами по пятнадцать — двадцать человек в вигваме старика Лося, а если мог, выбирался и в резервацию. Слова Бака многие принимали близко к сердцу, хотя никто прежде не рассказывал им о природе греха и неотвратимости расплаты. Преподобный молился за тех, кто болел; выслушивал тех, кого постигало горе, цитировал притчи или речи Иисуса. Ему платили мелочью, тем, что было в карманах, или горячей едой и постелью на ночь. Баку хватало.

Однако в Юме он задержался. В проповедях нуждались и в других местах, а времени с каждым днем оставалось все меньше. «Ибо истинно говорю вам, — вспомнил Бак, — не успеете обойти городов Израилевых, как приидет Сын человеческий»[72].

Бак твердо верил в знамения. На грешной земле ничто не происходит случайно. Именно знак направил преподобного из Брокен-Эрроу в Боррего-Спрингс, а несколькими месяцами позже другой знак привел его в Юму. Через день, два, неделю или месяц Баку будет знамение. Он может найти его даже здесь, в подборке газет, или в истории, рассказанной дальнобойщиком. И тогда он пойдет дальше — в другой отдаленный район, где ждут спасения.

Преподобный Бак выдернул из стопки первую газету — «Сакраменто» за прошлую субботу. Страницы с национальными и местными новостями он пролистал, почти не глядя — от больших городов вроде Сакраменто, кроме известий об убийствах, изнасилованиях, коррупции, пороках, всеобщей жадности, ничего ожидать не приходилось. Этих историй Баку известно предостаточно, хватит на тысячи проповедей. Его больше интересовали подверстки и врезки — кусочки новостей, фразы-заголовки в самых неожиданных уголках газеты, размещенные ради забавы: про маленький городишко, в котором два брата не разговаривали сорок лет, или про семью, живущую в трейлере, у которой сбежал единственный ребенок. Эти истории говорили с преподобным, заставляя двигаться дальше и нести Слово Божье.

Закончив с «Сакраменто», Бак перешел к «Ю-Эс-Эй тудэй».

— Еще чашечку, преподобный? — спросила Лаверн, официантка.

— Спасибо огромное, только одну.

Бак во всем соблюдал умеренность. Одна чашка кофе — благословение; выпивая две, он уже потакал желаниям, а согласившись на третью, совершал грех.

Изучив газету, преподобный отложил ее в сторону и взял третью — вчерашний выпуск «Нью-Йорк пост». Эту бульварщину Бак просматривал редко, не испытывая к ней ничего, кроме презрения. Рупор самого распутного города мира, погрязшего в грехах. Он уже собирался