имел решающее значение, и даже спекулируете на том, что прекрасным летом 1913 года встретились капитан Доу, капитан Швигер и британский министр военно-морского флота Уинстон Черчилль!

Удивитесь ли вы, если я скажу, что „Лузитанию“ на самом деле утопили подводные змеи длиной в два километра и омерзительные кракены из морских глубин? Удивляетесь? Не имеет значения. Это, запомните, говорит надежный свидетель, который провел рядом с Вальтером Швигером пятнадцать лет, из них четыре — на подводной лодке. Все началось еще тогда, когда мы учились в Морском училище в вольном городе Любеке. Галлюцинации? Теснота, в которой жили и сражались первые подводники? Нервный срыв первого ученика в классе? Вероятно, все это и было причиной того, что капитану Швигеру стали являться приведения, реальные как сама жизнь. Уже первую нашу подводную лодку U-14 — по словам нашего капитана — сопровождали огромные морские змеи, мегалодоны с огромными челюстями и легендарные полипы-кракены. И я тоже, как мне кажется, стал слышать их шевеление, длительное постукивание по корпусу нашей подлодки, отдаленное попискивание и пощелкивание, похожее на смех пожилой женщины, но вы правы — ни одно из этих чудовищ я никогда не видел. А вот Швигер — да.

Он утверждал, что это наши мерзкие союзники и адские помощники и ни в коем случае нельзя их сердить. Когда наша подлодка U-20 тихо всплыла на поверхность 30 апреля 1915 года и недалеко от порта Эмден снова ушла под воду, капитан говорил, что чудища следуют за нами. Не смейтесь, господин, они были там, клянусь! Спросите других моряков с U-20, они подтвердят вам, что долгие рыдания, писк и ужасные крики из морских глубин сообщали об их близком, хоть и невидимом присутствии. Поэтому мы не могли ни подозвать, ни умилостивить их. Это мог только капитан. Тот, которого вы называете „мясником с мыса Кинсейл“. Должен вам сказать, ему ни за что не хотелось вступать с ними в контакт, но в конце концов он это сделал, потому что было бы невероятной глупостью отказаться от союза с такими могучими созданиями.

„Сейчас мы идем навстречу нашей судьбе, мы должны сделать все то, чего ожидают от нас и на воде, и под водой“, — сказал он мне, и стало ясно, что мы идем навстречу какому-то грандиозному событию.

Так и случилось. По Северному морю мы шли только полдня. Повернули возле морского пролива неподалеку от северных берегов Шотландии, всплыли и через три дня достигли определенной точки в двадцати километрах от мыса Кинсейл. После этого мы остановились, я подтверждаю сказанное вами, и стали поджидать „Лузитанию“. Но вы не знаете, что происходило в те четыре дня, пока это „невинное торговое судно“ подходило к месту, где мы организовали засаду. Для безопасности мы всплывали на поверхность лишь ненадолго, чтобы пополнить запасы воздуха. А пока мы находились под водой, капитан вел настоящую войну с чудовищами. Он был готов отказаться от задуманного, обмануть „тех, кто на поверхности“ и не топить „Лузитанию“, но морские чудовища требовали этого. Никто, кроме меня, не смел входить в каюту капитана, а когда я принес ему еду, он тут же прекратил „переговоры“ и сказал мне: „Ничего не помогает, морские змеи вынесли приговор: судно нужно потопить“. Прошел день, затем еще один. Чудовищные крики, клянусь вам, становились все громче, ответы капитана — все более решительными и резкими, поэтому вы понимаете, что все члены команды подлодки U-20 были очень напуганы в ожидании того дня, когда все будет кончено.

И это случилось. Была пятница 7 мая. Вскоре после полудня мы заметили плывущую металлическую гору, приближающуюся к нам с запада. Всего одна торпеда, выпущенная с расстояния семисот метров, уничтожила „Лузитанию“. Через пять минут взорвались боеприпасы в трюме, и я смею утверждать, что это не было взрывом нашей второй торпеды. Семь минут после этого раздавались крики пассажиров. Еще четыре минуты пытались спустить шлюпки… Через семнадцать минут после встречи с U-20 „Лузитания“ обрушилась в адские глубины и увлекла в тишину более тысячи жизней, чтобы накормить колонию гигантских обитателей моря. Сразу же после того, как корабль лег на подводные нивы и стал добычей чудовищ, на поверхности остались лишь немногие спасшиеся пассажиры, взывающие о помощи. „Теперь довольны и люди над водой, и змеи под водой“, — сказал капитан Вальтер Швигер, бледный, как будто он целыми днями сражался с невидимым противником.

Происходящее на поверхности моря во всяком случае было страшным. Все еще вращающиеся лопасти винта рассекали людей пополам, разбитые спасательные шлюпки выбрасывали потерпевших крушение на несколько метров, как будто выплевывали изо рта косточки от вишен; вскоре осталась видна только одна человеческая голова в центре спасательного круга, но мы опустили перископ и ушли в порт приписки. В Берлине „сухопутный“ Вальтер Швигер был награжден Железным крестом первой степени и произведен в чин капитан-лейтенанта. И теперь вы, господин, единственный знаете всю правду о потоплении „Лузитании“».

* * *

«Феррара, 23 мая 1915 года.

Дорогая мама!

Собачья жара в этом году установилась в Ферраре слишком рано, к тому же наступило время сбора конопли на полях, окруженных рукавами реки и болотами с затхлой водой, поэтому я пишу тебе, сторонясь людей, которые в это время просто сходят с ума и демонстрируют всю свою похотливую природу. Пишу тебе, поскольку знаю, что до тебя все равно дойдут слухи о том, что у меня сдали нервы и мне необходимо их лечить. Не беспокойся. Я разыграл нервный срыв, и симпатизировавший мне врач-майор отправил меня в санаторий недалеко от Феррары. Там был когда-то бенедиктинский монастырь с небольшим атриумом, окруженным колоннадой и множеством переходов и уединенных комнат, и у меня появилась возможность снова вернуться к краскам и написать несколько больших полотен с метафорическими переходами и брошенными портновскими манекенами, вплетенными в длинные тени, поднимающиеся по стенам, словно пауки.

Но представь себе, что со мной случилось. В мою жизнь вошел один дерзкий необразованный человек. В соответствии со своим поведением он именуется Карло Рота. Этот порочный человек называет себя художником и — не спросив у меня разрешения — моим эпигоном. Куда бы я ни направлялся, он шел следом и рисовал то же, что и я. Все это он делал с удивительным бесстыдством и sans gêne[24]. Как у человека, чьи руки лишены чувства меры, а сам он лишен способности осознавать свои намерения, у него все было гораздо более откровенным, чем на моих полотнах. Его портновские манекены были вывернутыми, изломанными, злой демиург какой-то черной