– Видать не нашел.

– В лес он ушел, с разведкой.

– Пущай, дело-то молодое. А я чего в лесу не видал? Мокротень и елки проклятые, экое диво, – Степан искусно скрыл в голосе нотки разочарования.

Где он, интересно, шлялся? Да какая теперь разница…

Через полтора часа прибежал связной от Карпина и, бурно отдышавшись, доложил:

– Противник численностью до батальона втянулся с дороги в лес, – он указал направление. – Тяжелого вооружения, окромя пулеметов, не обнаружено.

– Начинается, – Зотов весь подобрался. – Передай лейтенанту Карпину, в бой не вступать, отходить к Шемякино и вести наблюдение.

– Понял.

– Если попрут, мы их из минометов прижмем, – вставил Решетов. – Держитесь подальше, а как закончим, попробуйте их пощипать.

Связной напился из протянутой фляги и припустил обратно.

– Эти не дураки, лесом идут, – обронил Зотов.

– Поумнели, суки, – кивнул Решетов. – Ничего, пусть только сунутся, встретим.

Он убежал проверять минометы. Зотов, чтобы хоть немного отвлечься, прикинул, как бы он поступил на месте каминцев. Все правильно, на поле соваться – самоубийство, телега и трупы - тому лучшее подтверждение. Скрытно выйти лесом на южную сторону, оттуда до околицы всего метров двести и шикарный обзор. Обозначить себя, выявить огневые точки партизан, дождаться подкрепления, подавить пулеметы и одним броском оказаться в окопах. Оптимальное время – полдень. Он посмотрел на часы. Половина первого.

Из зарослей смачно ударили винтовочные залпы. Пули с протяжным скулящим визгом, понеслись куда-то левее, лопаясь в стены амбаров и изб. Партизанские окопы молчали. ––– Ну покурил, ети его мать, –Шестаков сплюнул, тщательно затушил недокуренную цигарку и сунул в кисет. Кулак он и есть кулак.

Разом застрекотали несколько пулеметов. Огонь противника захлестнул окраину Тарасовки и линии безжизненных с виду траншей. Зотов осторожно поднялся над бруствером. Лес надежно скрывал каминцев, позволяя стрелять без опаски. Установленные в глубине пулеметы выкосили мелкий березняк на опушке, взборонили открытое поле и били теперь по деревне в какой-то бессильной, всесметающей ярости.

Позади, за домами, гулко зафыркали минометы. Ну понеслась. Мины, шурша мягко и ласково, разрезали воздух. Первая ахнула в поле, взметнув комья земли и облако серого дыма. Судя по выхлопу 82-миллиметра. Минометчики от Бога, как из тебя артиллерист. Следующие мины легли точно в лес. Над неровной кромкой вершин поднялось белесое облако. Полицаи резко прекратили обстрел. Зотов кровожадно осклабился. Нет ничего хуже, чем оказаться под минометным огнем на необорудованных позициях. Жаль боеприпасов маловато. Опушка цвела всполохами разрывов, жуткий свист разлетающихся осколков слышался даже в окопах. Стенки траншей едва заметно вибрировали, осыпаясь струйками песка и сохлыми комочками глины. Партизаны расслабленно пересмеивались:

– Жрите, твари.

– Сыпь ишшо!

– Так, глядишь, нам и повоевать не придется.

Ушлый жаворонок порхал в небесах, разве поднявшись чуточку выше, абсолютно безразличный к происходящему на земле. Минометный чих прекратился, отзвуки эха метались по полю. Какой урон нанесен противнику и вообще нанесен ли, хрен разберешь. Запоздало тявкнул 50-ти миллиметровый и сконфуженно умолк, словно мелкая, брехливая шавка, подоспевшая на разгульную собачью свадьбу в последний момент. Каминцы, получив по сусалам, больше себя не проявляли, видимо отступив. По траншеям понеслись победные вопли. Зотов общей радости не разделял. Интуиция выла пожарной сиреной. В таких делах он, к сожалению, ошибался непростительно редко…

Глава 14

Ночь прошла беспокойная, напряженная, злая. На югемертвыми блеклыми пятнами взлетали осветительные ракеты, падая с черного неба одуванчиковым пушком. Перед рассветом лес вспорола заполошная, частая перестрелка. Кто в кого палил непонятно. Локотским часовым что-то привиделось, или Карпин шалил, одному Богу весть. Длинные трассеры плыли из темноты, бессильно тыкаясь в пашню. Давясь и клацая, лил пулемет. Стрельба оборвалась так же внезапно, как началась. С болота волком крался сизый туман, таился в распадках, холодным, влажным языком облизывая стены домов.

Прояснилось таинственное исчезновение Аньки Ерохиной. Эта ушлая особа, оказывается, смылась из Тарасовки еще в первую загульную ночь. Даже не попрощалась. Около полуночи миновала посты и ушла в неизвестную сторону. М-да, странные они, эти партизанские разведчицы. А если это она убила Малыгина? Де не, бред, так любого можно подозревать и в итоге окончательно сбрендить...

А на рассвете прилетел самолет. Знакомый гул моторов сработал в сто раз лучше любогобудильника. Зотов едва успел добежать до окопов, готовясь увидеть вездесущую «Раму», и крайне удивился появлению в небе над Тарасовкой «Юнкерса 87», в просторечье «лаптежника», немецкого пикирующего бомбардировщика, настоящую кость в заднице для солдат. Сколько крови выпили «лаптежники» у Красной Армии за сорок первый год, не сосчитать. Пользуясь подавляющим превосходством в воздухе, они коршунами кружили над колоннами беженцев и отступающих войск, сея панику и смерть. Истошным воем сирен рвали небеса, и сыпали бомбы. Наверное нет на войне ничего страшнее, чем видеть, как от горизонта двойным ромбом плывут звенья немецких бомбардировщиков. Ты беззащитная тля, ветхозаветный грешник перед гневом всесильного божества. Ты молишься, бьешься в истерике, а машины с черными крестами и неубирающимися шасси высоко в небе сваливаются в пике. Спустя секунду земля лопается переспелым арбузом и тонет в море огня.

– Сейчас музыку заведет, – буркнул кто-то из партизан.

– Может разведчик? – предположил Решетов.

– А этот откуда? – вскинулся Зотов, увидев за линией траншей нескладную, дергающуюся фигуру.

По полю, вскинув руки, бежал полудурошный Митька, пританцовывая и вопя:

– Иаплан, иаплан, асади мине в каман! А в камане пуста, выаса ауста!

– Идиот, – выругался Зотов и прокричал. – Вернись, дурило, сахару дам!

Митька не слышал, скача горным козлом и заливаясь счастливейшим смехом.

– Я сбегаю, – Решетов полез из траншеи, осыпая сапогами глинные скаты.

– Куда? Стой, – Зотов стащил его обратно за шкирку.

– Юнкерса испугался?

– Вы с придурком не испугались.

– Да не будет он бомбить, как…, – Решетов обескуражено замолчал. «Лаптежник», глухо ворча, качнул крыльями и сплюнул четыре обтекаемых капли.

– Ложись! – успел заорать Зотов тонким, срывающимся голосом, падая мордой на дно окопа.

Бомбы с душераздирающим, кровожадным воем упали перед окопами, грохнуло, земля дрогнула, на спину посыпались комья, кровожадно засвистели осколки в поисках живой, трепещущей плоти.

Зотов вскочилоглушенный, потерявший ориентацию. Метрах в тридцати впереди оседали разрывы, дым крутился в спирали, жался к траве, едко воняло жженой серой и мылом. Митьки не видно, поди разорвало на тысячу мелких ошметков. Ну поделом…

– Огонь! – крик Решетова пришел откуда-то издали.