Раздался стук открывшейся наверху входной двери, шум быстрых шагов по лестнице, и в подвал ворвался Николай.

– Все живы? – спросил он. И посмотрел на мертвого Каретникова.

– Не удалось живым взять, – радостно начал докладывать Гущин. – Преступник открыл огонь, ранил меня, но я стреляю, как…

Он обернулся и посмотрел на Лару, словно искал поддержки у нее.

– Владимир стреляет как бог, – рассмеялась девушка и обняла Николая.

На самом деле свой сотовый Лара оставила на работе, а не в машине, как ей потом, в напряженной и опасной обстановке, показалось. И почти сразу ее стал разыскивать Николай. Сначала он позвонил на мобильный номер, а не дождавшись ответа, связался по телефону с охранником, дежурившим в будке на входе в банк, который доложил: госпожа Покровская уехала. Коля подумал, что вряд ли Лара могла забыть трубку в кабинете, а потому решил, что ей просто не дают ответить на вызов. Потом вспомнил, что она хотела посетить клинику, принадлежащую другу Чашкина, и рванул туда. По дороге прихватил Гущина.

Когда примчались на место, администратор им сказала, что представительница банка отправилась во флигель. Николай потребовал второй комплект ключей.

Бежали не по дорожке, а сквозь кусты, чтобы было быстрее, и наткнулись на раненого Воробьева. Вызвали «Скорую» и группу захвата.

Оказавшись возле флигеля, Николай, вспомнив о хитром брелоке на ключах Лары, свистнул – ответа не было. Обогнув здание, свистнул еще раз, и почти сразу они с Володей услышали слабое пиликанье электронной мелодии, которое едва доносилось со второго этажа. Вдвоем вошли в здание и стали дожидаться прибытия группы. Потом Николай решил караулить у входа на случай, если Лара появится с преступником или преступниками, а Гущина отправил в подвал, чтобы перекрыть убийце этот путь отхода, лишить его возможности укрыться там.

Конечно, Коля очень волновался и переживал за Лару. И даже подумал, не начать ли самому до приезда группы осматривать флигель. Но не сделал этого, правильно полагая, что его шаги в пустых помещениях будут звучать очень громко, поэтому скрытно подобраться не удастся. А устраивать перестрелку в доме с кирпичными стенами опасно – можно ненароком ранить заложников.

Ждать, правда, пришлось не долго. Группа захвата еще не успела прибыть, когда где-то в недрах флигеля одновременно прозвучали два выстрела. А дальше – все известно.

Через три часа Гущин взял Порфирьева в аэропорту, куда тот прибыл из Москвы. Глянцевый человек изобразил недоумение. Но Владимир ему сказал, что его подельник уже дает показания.

– Какой подельник? Какие показания? – рассмеялся Порфирьев.

– Алексей Городец, то есть Каретников, – объяснил Гущин. – Он назвал вас организатором всех преступлений, цель которых захват «Преференц-банка». Можете облегчить свою участь, написав явку с повинной.

Глянцевый человек тут же потребовал адвоката. Но Владимир объяснил, что тогда это уже будет задержание, а не явка с повинной. Порфирьев оказался не очень умным человеком, но опытным, а потому согласился. В кабинете он сразу написал признание, в котором указал следующее.

В свое время по просьбе жены Петра Ивановича Ломидзе Порфирьев помог вывезти за рубеж мальчика, которому в России грозила смертельная опасность. Спустя двадцать лет его нашел молодой мужчина, представившийся Алексеем Каретниковым, который предложил ему принять участие в восстановлении справедливости, то есть в том, чтобы вернуть банк законному владельцу. Порфирьев согласился, не предполагая, что за этим последует. Сам же он только сделал так, чтобы руководство крупной корпорации, подыскивающее кредитно-финансовую организацию для непрофильных операций, остановило выбор на «Преференц-банке».

Алексей к тому времени уже устроился рабочим в административно-хозяйственный отдел данного учреждения и поставлял необходимую информацию. По договоренности с Порфирьевым Каретников должен был заявить свои права на банк лишь после покупки корпорацией контрольного пакета.

Дело обоим заговорщикам казалось выигрышным, они рассчитывали получить от богатой организации хорошие отступные в виде пакета акций и денег. Вернее, получить должен был Каретников, который обещал поделиться с Порфирьевым.

О том, кто убивал сотрудников «Преференц-банка», глянцевый человек якобы не догадывался. Но следствие его слова не убедили. К тому же нашлись весьма веские доказательства обратного.

При обыске квартиры Городца-Каретникова были найдены записи хозяина: как оказалось, Алексей планировал свои преступления и заносил расчеты и прикидки действий в блокнот. Фамилия его подельника появлялась там много раз, советы, которые давал Порфирьев, были им учтены. Гущин предположил, что Каретников был психически болен, но проверить вменяемость убийцы уже не представлялось возможным по вполне понятным причинам.

Как выяснилось, Алексей Городец являлся очень состоятельным человеком: в американских банках на его имя были открыты счета почти на двенадцать миллионов долларов, доставшихся ему в наследство от усыновившего его Семена Аркадьевича, приемного отца. Только американские власти наложили на них арест, когда получили запрос от нашей прокуратуры, и вернуть эти деньги в Россию вряд ли удастся. Зато в одном из банков Цюриха в депозитарной ячейке хранились инвестиции погибшего в автомобильной катастрофе старика Городца в виде драгоценностей. Многие украшения оказались уникальными. По крайней мере, так сказали Ларе Покровской специалисты, которым она их показала.

Следователь Гущин за раскрытие преступления получил повышение по службе, орден и премию от «Преференц-банка» – десять миллионов рублей, которыми он поделился с коллегами. Владимира показывали по всем телевизионным каналам, и на улицах ему стали улыбаться девушки.

Николай не получил ни повышения, ни премии – ему досталось куда большее счастье.

В здании «Преференц-банка» привели в порядок вентиляционные шахты, и шагов в пустых коридорах больше уже никто не слышал.

«С чего все началось?» – спрашивал он себя без конца, осторожно пробираясь узкими улочками во влажных тревожных сумерках.

В Тренте – в семьдесят пятом? С убийства того мальчика, Симона? Или все-таки в девяностые – в Испании, Португалии, на Сицилии?

А возможно, уже позже – в Нюрнберге и Берлине – в десятом?

Откуда, из какой зловонной темной дыры поднялась на поверхность та ненависть, что теперь, казалось, носилась не видимая никем, кроме него, над этими сверкающими под ласковым солнцем лазоревыми водами? А вдруг он просто старый испуганный дурак, который видит страшные знаки там, где их нет? И замечает тайную угрозу даже в этом волшебном городе, так непохожем на сухую раскаленную твердь его родины? «Родина? – усмехнулся он. – Какая родина?» У таких, как он, ее не было уже тысячу с лишним лет. Думать, что она у тебя есть просто по праву рождения, – горькое и унизительное заблуждение. И вылечат от него быстрым и жестоким способом, выгнав, как вшивую собаку, за ворота дома, который ты считал отчим.