На рубеже XIX–XX веков повсеместно бурно росли города. И в Европе, и в России появились слои населения, для которых особую важность приобрела так называемая индивидуализация пространства для сна, а не парадно-демонстративное великолепие постели. В жилье не только знати, но и купечества, городского мещанства, разночинцев иногда с помощью стен, а чаще ширм и занавесок выделялись специальные спальные места. Это, без сомнения, можно считать свидетельством системных культурно-бытовых изменений. Сон, а также сексуальность и прокреация становились компонентами сферы приватности и элементами частной жизни. Ну а появление отдельных комнат для детей и родителей можно рассматривать как признак нарастающей автономизации личности не только в обществе в целом, но и внутри семьи. Считается, что в начале XX века европейская культура вступила в так называемую «фазу собственной кровати».

Так схематично выглядит «генеральное направление» развития пространства сна. Но в реальности модернизация повседневности шла медленно. Индивидуально-гигиенические практики обеспеченных и малоимущих горожан резко различались и на рубеже столетия. Экономист и социолог Михаил Туган-Барановский (1865–1919) так описывал санитарно-гигиенические условия жизни основной массы российских фабрично-заводских рабочих: «Только на некоторых фабриках были особые спальни – но что за спальни! Мужчины, женщины, дети спали внавалку на нарах, без различия пола и возраста, в сырых, душных и тесных казармах, иногда в подвалах, иногда в каморках, лишенных света. Но на большинстве фабрик и таких спален не было».

В европейских странах люди из простонародья тоже обитали в тесноте, не подразумевавшей обособления спального места. Их жилье часто состояло из одной комнаты, она совмещала и прихожую, и кухню, и спальню. Французские гигиенисты начала XX века всегда подчеркивали, что в одном помещении располагалось сразу несколько кроватей. На каждой из них люди спали как минимум по двое. Французский педагог и литератор Жан Геенно (1890–1978) вспоминал о «квартирном комфорте» своего детства: «У нас была всего одна комната. Там работали, ели, иногда по вечерам даже принимали гостей. Вдоль стен стояли две кровати, стол, два шкафа, буфет, газовая плита, по стенам были развешаны кастрюли, рядом – семейные фотографии, портрет царя и президента Республики. <..> Через всю комнату были натянуты веревки, на которых всегда сушилось белье. <..> Под высоко расположенным окном была обустроена „мастерская“ – стояла мамина швейная машина, отцовский сундук и большой бак с водой, в котором всегда плавали обувные заготовки и подошвы». В общем, об интимизации пространства для сна и речи не было…

Такая же ситуация наблюдалась и в Англии. Здесь в конце XIX века маленькие двухэтажные коттеджи для рабочих стали строить в непосредственной близости к предприятиям, прежде всего к угольным и гематитовым шахтам. На первом этаже располагалась кухня, на втором – спальня, в которой размещались все члены семьи: бабушка и дедушка, мать и отец, а также разнополые дети.

В России в начале XX века предпринимались попытки изменить пространственную среду обитания неимущего населения, прежде всего промышленных рабочих. В 1904–1906 годах в Петербурге возникло Товарищество устройства и улучшения жилищ для трудящегося нуждающегося населения. Его организаторы – юрист Дмитрий Дриль и психиатр Михаил Нижегородцев – поставили целью создать рационально обустроенное жилье «для бедного населения». Так появился Гаванский рабочий городок – пятиэтажный архитектурный ансамбль на окраине столицы. В нескольких флигелях располагалось двести семейных двух-трехкомнатных квартир с отдельной передней, кухней, кладовой для продуктов, туалетом и отдельным ходом с общей лестницы. Были в домах Дриля и комнаты для одиноких и бездетных пар. Во всех зданиях рабочего городка действовали водопровод и водяное отопление. Но главное – это явное наличие индивидуального пространства, где идея «интимизации сна» вполне могла быть реализованной. Почти одновременно с Гаванским рабочим городком крупный заводчик Франц Сан-Галли построил в районе знаменитой петербургской Лиговки целый квартал домов-коттеджей на три-четыре рабочих семьи каждый. Рядом располагались трактир, общая прачечная, клуб, библиотека, парк с детской площадкой. Городок, судя по описаниям, выглядел вполне благопристойно, в отличие от английских жилищ для шахтеров. И все же и российский, и европейский опыт модернизации условий жизни малоимущих слоев населений явно демонстрировал необходимость серьезных социально-политических перемен для изменения канонов повседневности.

После Первой мировой войны – эпохального события, прежде всего для жителей Европы – активно развернулся процесс формирования «человека индустриального». Стилистика его быта предусматривала индивидуализацию жилого пространства не только для высших слоев общества, но и для рядового человека. Так в мире появился феномен массового жилищного строительства. Пионером архитектуры такого рода начинаний стала Германия. Основной своей задачей немецкие зодчие считали «формирование самой жизни» с помощью жилого пространства. Уже в 1923 году в Веймаре на выставке работ знаменитого Баухауса – Государственной высшей школы строительства и формообразования – архитекторы-новаторы представили стандартный дом с плоской крышей и стенами без декора. Внутренняя организация впечатляла рациональностью и функциональностью. Скромными выглядели коридоры, иногда их ширина не превышала 60 сантиметров. В некоторых местах, в помещении для прислуги например, архитекторы спланировали низкий потолок. Но одновременно в первых вариантах массового жилья всегда отводились особые места для сна. Более того, директор школы Баухаус в 1919–1925 годах, а позднее руководитель творческих мастерских Государственной высшей школы строительства и формообразования Вальтер Гропиус считал, что «каждый взрослый человек должен иметь отдельную комнату, какой бы маленькой она ни была». И не без основания можно предположить, что речь шла именно о спальне. Одновременно немецкие архитекторы, так же как и голландские, и французские сторонники рационализма в жилищном строительстве, стремились найти способ выделить индивидуальное место для сна с помощью перегородок, раздвижных стен и особой мебели. Зонирование проводилось в рамках бытового пространства для одной семьи, что, конечно, способствовало ее укреплению.

В России в 1920-х годах тоже шли поиски особого типа жилья для преобразования патриархально-крестьянской стилистики повседневности в индустриально-урбанистическую. Но в представлении пришедших в 1917 году к власти большевиков параллельно должен был появиться и «массовый человек» – опора советского режима. Самым подходящим «материалом» для воспитания личности принципиально нового типа лидеры большевизма считали пролетариат. Ему приписывались особый классовый инстинкт и социальное чутье – специфические качества бессознательного, которое лишь нужно пробудить и направить в должное русло. Большевики намеренно раздували чувство рабочей гордости, некое «классово-нарциссическое самоутверждение». Не последняя роль отводилась и коллективизации быта, важной для преодоления инстинкта индивидуализма. Уже французские социалисты-утописты, высокочтимые большевиками, считали необходимым создание фаланстеров – зданий нового вида. В них люди могли приучаться к коллективизму. Фаланстеры задумывались как дома в три-пять этажей, с общими помещениями для отдыха, образования, детских игр, питания, но с частными апартаментами для каждого члена фаланги. То есть утопический социализм отнюдь не отрицал важности индивидуального места для сна и интимно-прокреационных