о важности вопроса интимного пространства повседневности, а проще говоря, отдельной спальни для прочности брака. В уста коменданта общежития Панова вложила следующие слова: «Вот… говорят – для семейной жизни требуется любовь, а я тебе скажу: жилплощадь ничуть даже не меньше! Без площади любовь не держится…»

Художественная литература – безусловно, важный источник для осмысления бытовых проблем. Она доступна любому интересующемуся сравнительно недавним прошлым и вполне верифицируема с помощью традиционных исторических документов. И вот один из них: «Докладная записка консультанта приемной председателя Президиума Верховного Совета СССР… Н. М. Швернику „О результатах проверки материально-бытовых условий инвалида Отечественной войны второй группы… и его жены. 2 ноября 1949 г.“» Несмотря на корявость лексики документа, стоит привести пространные цитаты из него. Суть дела сводится к следующему:

Инвалид Отечественной войны 2 группы, получает пенсию в размере 200 рублей, учится на портного… женат с 1946 года, имеет полуторагодовалого сына, с которым проживает в мужском общежитии… В комнате общежития проживает еще 3 инвалида Великой отечественной войны… Его жена… проживает в семье мачехи. В комнате 18 кв. м. проживают: мачеха 58 лет с тремя дочерьми (двое из них замужем)… Таким образом, на площади 18 кв. м. проживает 7 человек… [Жена] зарабатывает в среднем 500 рублей, из которых 200 рублей платит мачехе за сына, за которым та ухаживает днем, пока отец и мать на работе, и через месяц платит за квартиру 80 рублей… Отношения между ней и семьей мачехи очень плохие… Когда он [муж] изредка остается ночевать, это приводит к страшным скандалам, вплоть до того, что мачеха вызывает домоуправа или милиционера. Ребенка приходится каждый вечер носить к отцу в общежитие… В настоящее время [жена] снова беременна. Муж и жена … заявили… что в этих условиях они не могут воспитать второго ребенка… в виду чего они и обратились… с просьбой сделать аборт.

Консультант приемной, проверив реальность жалобы, заключил: «Супруги… в течение трех лет не могут жить вместе и перспективы на получение семейной жилплощади… не имеют, что создает совершенно невозможные условия для нормального воспитания имеющегося ребенка. Рождение второго ребенка поставит семью в безвыходное положение». На заявление молодой семьи 11 ноября 1949 года наложили следующую резолюцию: «По указанию тов. Шверника Н. М. разрешить аборт». Трагикомизм ситуации очевиден: сугубо частный вопрос в СССР на рубеже 1940–1950-х годов решился только после вмешательства номинального главы государства. И тем не менее факт остается фактом – женщина сделала аборт легально и к тому же бесплатно, в отличие от многих и многих француженок, немок, итальянок и др. Но, конечно, просьб всех желающих избавиться от незапланированной беременности крупный государственный деятель не мог удовлетворить. Советские женщины жили под страхом нежелательной беременности и наказания за избавление от нее. Одновременно количество искусственных выкидышей неуклонно росло. Треть из них совершалась, как отмечалось на заседании Коллегии Министерства юстиции СССР в мае 1950 года, по причине тяжелых бытовых условий.

Однако на рубеже 1940–1950-х власть не смогла решить пресловутый «жилищный вопрос». Дома в СССР строились, но медленными темпами, а главное – площадь в них распределялась «покомнатно», что уничтожало саму идею спальни как изолированного пространства сна, прокреации и секса. Некую разрядку ситуации внесло правительственное решение о легализации абортов в СССР. В августе 1954 года отменили уголовную ответственность беременных женщин за совершение искусственного выкидыша. А в ноябре 1955 года Указом Президиума Верховного Совета СССР «женщине (предоставили. – Н. Л.) возможности самой решать вопрос о материнстве». Власть поняла наконец, что «нельзя превращать женщину в существо, которое должно рожать и рожать!». Эти слова приписывают министру здравоохранения РСФСР с 1950 по 1953 и СССР с 1954 по 1959 год Марии Ковригиной. Современному просвещенному читателю она известна в основном благодаря роману Людмилы Улицкой «Казус Кукоцкого», где описана как «немолодая женщина, опытная чиновница, партийная от пегой маковки до застарелых мозолей». За ней якобы «с давних лет держалось прозвище Коняги», отчасти связанное «с ее неутомимостью и редкой способностью идти, не сворачивая, в указанном направлении». Характеристику Ковригиной придется оставить на совести талантливого автора. Однако использование оценки советского министра здравоохранения даже в тексте научно-популярного толка некорректно. Ведь роман Улицкой написан в 2000 году, почти через полвека после событий, связанных с развитием антиабортного законодательства в СССР, и не может служить историческим источником. А жаль – текст более чем антропологичен.

В середине 1950-х годов даже во властном дискурсе произошло разделение медицинского и социального аспектов оценки операции по предотвращению беременности. В 1956 году на Всесоюзном совещании актива медицинских работников та самая «Коняга», тогдашний реальный министр здравоохранения СССР, главный инициатор отмены запрета на аборты, обратила особое внимание на медико-гигиеническую пропаганду противозачаточных средств как способ борьбы с абортами. Конечно, это был знак свободы. Но решить бытовой аспект проблемы контрацепции оказалось непросто. Непросвещенность населения в вопросах регулирования рождаемости требовала решительных мер. Справедливости ради следует сказать, что они принимались. В 1959 году в «Краткой энциклопедии домашнего хозяйства» отмечалось: «Если беременность противопоказана по состоянию здоровья или нежелательна по тем или иным причинам, то, чтобы не прибегать к абортам, следует предупреждать зачатие. Для выбора противозачаточного средства следует обратиться к врачу». В женских консультациях предусматривалось введение специальных картотек по учету эффективности применяемых противозачаточных средств. Женщинам, пользующимся контрацептивами, настойчиво рекомендовали находиться под наблюдением специалистов. Советские медики отдавали предпочтение традиционным видам предохранения – мужским и женским протекторам. Одновременно фармацевтическая промышленность предлагала населению и такие средства регулирования рождаемости, как грамицидиновая паста, метаксил гидрохинон, алкацептин и др. Но эти препараты были сложны в применении, особенно если места сна и прокреации не выглядели должным образом интимизированными, а санитарно-гигиенические локусы являлись в прямом смысле «местами общего пользования». Выходом могли стать таблетированные гормональные контрацептивы. Первый оральный препарат для предупреждения беременности – эновид – появился в США в 1960 году. Примерно тогда же в СССР в качестве «пилотного» варианта разработали средство оновлар, аналог западного контрацептива ановлара. Однако советские гинекологи в то время считали гормональные средства хотя и эффективными, но далеко не безвредными. Справедливости ради следует отметить, что в Западной Европе гормональная контрацепция внедрялась тоже неспешно. Западногерманские гинекологи до начала 1970-х годов прописывали противозачаточные таблетки лишь семейным парам, уже имевшим детей. Но, как и в случае с абортами, материально обеспеченные немки и немцы могли съездить за вожделенными таблетками «для любви» в соседние европейские страны. У среднестатистической советской женщины такой возможности не было.

Малокомфортное жилье осложняло частную жизнь советских горожан. Странно развивалась детская и подростковая приватность, в пространстве которой формировалась искаженная модель сексуальности. Высокообразованные мемуаристы, например искусствовед Михаил Герман,