Оба мы молчим. Мне становится стыдно, что я обидел его, – как ни старался я игнорировать это чувство.

– Так зачем ты приехал? – спрашивает Грим.

Мне хочется встать и уйти. Но один мой взгляд в сторону двери – очко в пользу Грима. Не так-то легко общаться с человеком, которому вынужден все время говорить только правду.

– Ты ведь знаешь Феликса из Сёдера? – спрашиваю я.

– Что за черт… – удивляется Грим. – Ты перешел в наркоотдел?

– Я не по работе, – отвечаю я. – Мне нужен его телефон.

– Но зачем?

– Ты знаешь, – отвечаю я после долгой паузы.

– Я думал… у тебя есть его номер?

Качаю головой.

– Я удалил его из мобильника, как только вернулся на службу. И я не могу спросить его у кого-нибудь из коллег без риска навлечь на себя подозрения.

Смотрю на Грима. Интересно, о чем он сейчас думает? Похоже, размышляет о том, стоит ли мне верить.

– Я хочу телевизор, – говорит Грим.

– Телевизор – это слишком, – отвечаю я. – Я мог бы раздобыть тебе мобильник получше, но телевизор…

– Достань такой, чтобы я мог смотреть в нем телевидение, – говорит он. – И читать новости.

– Спрошу в отделе краж, – говорю я. – Может, у них есть какие списанные.

Грим качает головой.

– Нет, нужен новый, с контактной предоплаченной картой. Купи на свои деньги. В конце концов, скоро Рождество.

Но с предоплаченной картой проследить за ним будет гораздо труднее. Я начинаю давиться от смеха: какой же он все-таки простак.

– Никаких контактных карт, – говорю.

– Хорошо, тогда с абонентной оплатой.

– О’кей.

– Обещаешь?

– Обещаю.

У Грима глаза как у куклы. Что они выражают, во многом зависит от того, кто в них смотрит. И что именно хочет видеть смотрящий.

Он диктует мне телефон Феликса, цифру за цифрой.

– Запомнишь?

– Если ты обманул меня и это не телефон Феликса, – говорю я, – у тебя заберут и тот мобильник, что есть сейчас. Я об этом позабочусь.

– А что, если ты неправильно его запомнил? – спрашивает он.

В этот момент дверь открывается и в комнату входит Плит – огромный рыжий козел.

– Время свидания истекло, – объявляет он. – У Йона утренние процедуры.

– Если тебе нужны таблетки, – шепотом обращается ко мне Грим, – у меня есть и другие номера.

Мне остается надеяться, что Плит его не расслышал.

– Мне показалось, ты желаешь мне развязаться с таблетками, – говорю я.

Он улыбается.

– Увидимся, Лео.

– Итак, – я наклоняюсь к ней, – вы утверждаете, что не били его, а… – листаю бумаги, – танцевали с ним?

– Именно так, – отвечает она.

– Он говорит, что все происходило на улице, и у меня есть два свидетеля, которые показали то же самое. Так это правда?

– Что?

– Что вы с ним танцевали на улице?

– Именно так, – повторяет она.

– При минус двадцати градусов по Цельсию?

– Мне не было холодно.

– И как же тогда получилось, что на его щеке отпечаталось ваше кольцо? – Я киваю на кольцо на ее безымянном пальце.

– Откуда мне знать?

В ней было два промилле, когда ее задержали. Первым делом ее отправили в вытрезвитель, где продержали достаточно долго. Тем не менее от женщины несет так, что дышать в комнате невозможно. Меня уже тошнит.

Четыре часа назад возле кабака на Васагатан мужчине выбили два зуба. Пострадавший обвиняет эту женщину, которая якобы его ударила. Она же утверждает, что они танцевали. Возможно, это вопрос точки зрения, но я так не думаю.

– Спасибо, – говорю я, чтобы хоть как-то закончить это. – Больше у меня к вам вопросов нет.

В общем, все как обычно.

* * *

Дверь в мою комнату, со столом, заваленным выписками из протоколов, стоит открытой. Где-то за стенкой зазвонил телефон. В одной из соседних комнат по радио читают новости. Из другой слышится Little Drummer Boy[47], в версии «Бич бойз». Все вокруг – и голоса, и звуки – уводит меня в недавнее прошлое, когда я совершал автомобильную прогулку по улицам Стокгольма в компании Гофмана.

* * *

По дороге домой вижу Левина на другой стороне Кунгсхольсгатан. Нескладное тело укутано в пальто, воротник которого поднят – против усиливающегося ветра и снегопада. Теплый пар изо рта промерзает облачком сверкающих зернышек и жемчужин. Левин держит руки в карманах. Вид у него решительный, но спокойный. Когда из-за поворота выруливает машина, он поднимает руку, останавливает ее и прыгает на заднее сиденье. Я продолжаю наблюдать. Машина исчезает в направлении клиники Святого Георгия. Я не успеваю разглядеть водителя; вполне возможно, что это Гофман.

Грим говорил, что Левин приезжал в клинику и, очевидно, не хотел, чтобы я об этом знал. Спрашиваю себя, правда ли это.

На Тегельвег, между рекламами и афишами, – огромная фотография лидера «Шведских демократов». Он улыбается в камеру. Поверху слоган: «Партия всей Швеции».

Я достаю упаковку «Собрила» – в ней осталась одна-единственная таблетка. Проклятье… Набираю в мобильнике номер Феликса. Все решается само собой в течение нескольких секунд.

* * *

Когда чего-то боишься или сомневаешься в своих действиях – надо просто делать не думая.

Я звоню в домофон, оглядываюсь. Мариа-Престгордсгатан являет собой сплошное льдистое месиво. Сквозь туманную белую взвесь темнеют силуэты припаркованных автомобилей и снующие фигуры занятых своим прохожих, никому из которых нет до меня дела.

Похоже, мои опасения вызвать чьи-либо подозрения и в самом деле напрасны.

– Да? – спрашивает в домофоне хриплый голос.

– Привет.

Это все, что требуется. В замке что-то щелкает – и я вхожу в подъезд. Феликс живет на втором этаже. Я звоню в дверь и жду. Изнутри доносится музыка – что-то раритетное, вроде граммофона. Более современная музыка – из электронных звуковоспроизводящих устройств – пробивается на лестничную площадку сквозь стены других квартир.

Наконец дверь открывается. Он встречает меня в одних джинсах, голый торс отсвечивает болезненной бледностью. Феликс похож на умирающего; возможно, так оно и есть на самом деле.

– Юнкер, – представляюсь я, облизывая нижнюю губу.