– Конечно, я все понимаю, – сказал Кристиан и тотчас убедился в том, что так оно и есть.

– Так было нужно. – Микаэль словно уговаривал сам себя. – Я понятия не имею, откуда она могла узнать…

– А ты уверен, что она знала?

– Я слушал запись на диктофоне. И этот чертов Хакими тоже знал… – Он усмехнулся. – Но здесь за нас все сделали копы.

«Все кончено» – осознание этой истины накрыло Кристиана холодной волной. Ему было плохо, и скрывать это не оставалось сил. Хотелось отпустить тело на свободу… Закричать, броситься на землю и корчиться в судорогах.

– Все началось с Хебера, – продолжал Микаэль. – Это он рассказал обо всем Хакими и этой… Сведберг. Но откуда он сам мог это узнать?

– Ну… мало ли мы болтаем. Нам приходится все вопросы решать на ходу.

– Да. – Он отложил мобильник. – Это все тот черт, который спер диктофон. – Взгляд Микаэля стал непроницаемым, холодным. – Мы приняли все меры предосторожности… как могла произойти утечка?

Микаэль встал, несколько раз прошелся по комнате. Теперь он окончательно превратился в непредсказуемого параноика. Кристиан делал все, чтобы успокоить его, но безрезультатно. Больше всего ему сейчас хотелось уйти из этой квартиры.

Но в этот момент его осенило.

– Постой, а откуда тебе известно про Хебера? – спросил он Микаэля.

– Ты больше не доверяешь мне?

Голос Микаэля сорвался, повисла пауза.

– Речь не об этом…

Некоторое время Микаэль будто мучился какими-то сомнениями, а потом вдруг выпалил:

– Он звонил мне… Хебер…

– И ты ответил?

– Из какого-то долбаного телефонного автомата… Я не знал, что это он. – Микаэль остановился возле окна. – Черт знает что… Скоро об этом узнает весь город.

– И чего хотел от тебя Хебер? – спросил Кристиан.

– Хебер? Он сказал, что ему все известно.

– Что именно ему было известно, про Антонссона? Но как… черт возьми? Это знали только ты да я… да еще Юнатан.

Микаэль покачал головой:

– Думаю, он знал не только про Антонссона… И Юнатан, утечка снова произошла через него… Нет, речь не об Антонссоне.

Микаэль как будто хотел сказать что-то еще, но осекся.

– Я думаю, что это Юнатан стащил диктофон, – тихо добавил Кристиан.

– Я тоже, – согласился Микаэль. – Но у меня нет доказательств. Юнатан не единственный, кто тогда остался у меня на ночь.

Кристиану вдруг стало душно и с новой силой потянуло на улицу.

– Мы должны покончить с этим, – сказал он.

* * *

Полгода назад, летом, у Юнатана был день рождения. Ему исполнялось двадцать два года. Он был с ними вот уже три года, после вечеринки в Салеме, где его заприметил Кристиан.

– Мы создали организацию с нуля, – говорил Кристиан Юнатану. – Сейчас мы сильнее, чем когда бы то ни было. Мы изменим Швецию.

И Юнатан не устоял перед искушением и всем своим существом старался принять главную истину: нация превыше индивида. Его проверяли, испытывали. Он проклинал свою мягкотелость. Стоял перед зеркалом, вытягивался в струнку, словно таким образом вырывая себя из повседневности. И внушал себе новые идеи, будто инъецировал их малыми дозами.

А в июне позвонила женщина, сказала, что хочет пригласить его на вечеринку. На самом деле речь шла об избиении некоего еврея – выходца из Польши или что-то около того. Он якобы участвовал в групповом изнасиловании молодой женщины и теперь был заперт в офисе какой-то страховой конторы в Чистагалериан в ожидании справедливого наказания.

Наконец-то Юнатан должен был доказать, что готов. В назначенный день он отправился в Чисту, но по дороге засомневался. В конце концов, это могло быть ловушкой. Солнце светило ему в лицо, когда электричка метро скользила мимо Халлонбергена.

* * *

Он встретился с той женщиной, ее звали Ирис, и в группе она отвечала за безопасность. Ирис сказала, что хочет помочь Юнатану. Она знала, что ему нужна поддержка, поэтому, помимо прочего, отсыпала несколько граммов амфетамина, который Юнатан сразу же всыпал себе в рот.

Тотчас в глазах потемнело, а в уши словно вставили пробки. Легкие загорелись, по щекам потекли слезы, а потом Юнатана будто погрузили во что-то теплое и мягкое.

Ирис отвела его на квартиру, где сидел плененный еврей.

– Только не убивайте его, – сказала она.

Юнатан улыбнулся. С горем пополам, но еврей выжил. Хотя после всего ему наверняка пришлось вставить новые зубы и носить слуховой аппарат остаток жизни. Не говоря о сломанных ребрах, с которыми ему было обеспечено несколько недель постельного режима. Но он выжил.

Чтобы иметь на руках наглядное тому доказательство, Юнатан заснял его на мобильный – не раньше, чем вытер руки от крови.

Темноту комнаты прорезала вспышка.

Юнатан вышел из комнаты. Там никого не было, только он и Ирис.

– Пойдем… – Она потянула его за рукав.

И Юнатан понял, что все обстоит иначе, чем он до сих пор себе представлял.

* * *

Много лет тому назад Юнатан учился в старшей школе в Халлунде, но, по сути, был слабаком и мальчишкой. Он узнал об этом, когда одноклассники, поняв, что им нет необходимости ограничивать себя тычками и оскорблениями, учинили ему хорошую взбучку. И Эби Хакими оказался единственным, кто тогда пришел ему на помощь. Он спас его – ни больше ни меньше.

Юнатану всегда нравился его акцент – Эби будто не говорил, а пел. В нем чувствовалось врожденное благородство: казалось, Эби не способен причинить зло кому бы то ни было намеренно. Не то чтобы он был пацифистом, нет; последнее в Халлунде не приветствовалось. Но Эби был щедрым и справедливым. Делил с Юнатаном сигареты, когда они у него были. А нет – вместе тайком докуривали «бычки». Эби давал ему фильмы, потому что у Юнатана не было денег на диски. И помогал с уроками, когда тот не справлялся.

Но в гимназии их пути разошлись. Юнатан выбрал строительное дело, Эби – социологию и все, что с ней связано. Так они оказались в разных школах, в разных районах города. Поначалу поддерживали связь, но с каждым годом это получалось все хуже. У Эби появились новые друзья. У Юнатана тоже – которые брали его на концерты «белой музыки» и со временем познакомили с такими людьми, как Кристиан.

Акцент Эби. Как ни старался Юнатан, он не смог по-настоящему возненавидеть его. Потому что память оказалась прочнее самой дружбы. И этот до сих пор отдававшийся в голове певучий говор лишний раз напоминал Юнатану о его расслабленности и мягкотелости. Собственно, совсем не обязательно Эби говорил так до сих пор. Многим удается избавиться от акцента.

Юнатан старался забыть, но память не слушалась, и в его жизни будто зияла дыра. Особенно становилось не по себе, когда приходилось общаться с земляками бывшего друга. Память об Эби Хакими навевала на Юнатана грусть и отнимала силу. Он так и не осмелился заговорить с кем-либо о своих чувствах. Из опасения быть обвиненным в предательстве.