– Поздновато, – замечает он. – Входите, я как раз подсчитываю выручку.

Я вхожу, запираю за собой дверь. Феликс исчезает в глубине небольшой трехкомнатной квартиры, музыка смолкает. Воздух здесь спертый, пропитавшийся по`том и насыщенный травяными парами. На столе в гостиной вижу пакет с героином, размером с хороший кирпич. А также множество пакетиков с марихуаной и другими всевозможными порошками и разноцветных тубусов с таблетками, упаковок и капсул. В центре всего этого – наполовину пустая бутылка виски и тяжелый, приземистый стакан. За столом на простом деревянном стуле сидит Феликс с карандашом в руке и раскрытым блокнотом.

– Как бухлалтерия? – спрашиваю. – Сходится?

– Если у кого и сходится, так это у меня.

Феликс ухмыляется. Потом хватает бутылку, осторожно наполняет стакан. Косится, прикидывая на глаз дозу.

– Только что продал пятьдесят граммов кокса владелице ночного клуба, она берет для гостей. До того – пять граммов морфина двум приятелям-пожарникам и пару «гусаков» воспитательнице из детского сада. – Он смеется, закинув голову. – Фрёкен из детского сада, представляешь? Это больной город. Я чувствую себя Рождественским Гномом.

– Теперь нет рождественских гномов, одни учителя младшей ступени, – поправляю я.

– Хм… – Фелик задумчиво косится на стакан. – В таком случае я – дистрибьютор биологически активных добавок.

Вытаскиваю из кармана пачку купюр, протягиваю Феликсу.

– Извините, но я спешу… Очень рассчитываю на вашу помощь.

– А… – отмахивается он. Берет купюры, пересчитывает.

– Мне нужен «Собрил», – напоминаю я.

Феликс щурится – как портной, одним взглядом снимающий мерки с клиента.

– Какая у тебя доза?

– От двадцати пяти до пятидесяти миллиграммов в день. Только для того, чтобы унять ломку, большего мне не надо.

– Хм… – повторят Феликс. – Вся проблема в том, что у меня нет «Собрила».

Я делаю большие глаза, прохожу к столу:

– Верни деньги в таком случае.

– Спокойно, Юнкер, спокойно… Когда ты позвонил, я думал, что он у меня есть. Но потом проверил…

Взгляд Феликса блуждает по комнате – между мной и мягким креслом по другую сторону стола, дешевкой из «Икеи» с выцветшими подушками. Не сомневаюсь, что под одной из них он прячет свой «ствол».

– И?.. – спрашиваю я.

– Есть другие «бензо», если ты понимаешь… И верь мне, Юнкер, ты останешься мне благодарен.

Феликс поворачивает круглую столешницу и берет два тубуса, оранжевый и черный, с одинаково белыми крышками.

– «Оксиконтин», – машет оранжевым. – Или «Халсион», – машет черным. – Он у меня кончается, а достать не так-то просто. Рекомендую, кстати. У него довольно узкий спектр действия, снять ломку – самое то.

– «Халсион»? – переспрашиваю я. – Снотворное восьмидесятых годов, зачем оно мне?

– Эй, – Феликс закатывает глаза, всплескивает руками. – В стране сказочных фантазий «птица Халсион» смиряет любую бурю взмахом крыла. Верь мне, это нечто. «Халсион» – суперэффективный «бензо», его тебе понадобится совсем немного. Всего полмиллиграмма – если ты, конечно, не хочешь превратиться в зомби. Всего ноль двадцать пять, чтобы покончить со всеми проблемами, понимаешь? Кроме того… – он загадочно улыбается, – «Халсион» входит в знаменитый коктейль Хита Леджера[48].

Феликс бросает мне тубус. Поймав, я читаю английский текст на его боку. Потом открываю круглую крышечку – и при виде маленьких овальных таблеток рот наполняется слюной.

– Эти по ноль двадцать пять, – поясняет Феликс. – Есть и по ноль пять, если тебе нужны такие. Ты уснешь, но сначала будет очень-очень хорошо…

– Сколько? – спрашиваю.

– А сколько у тебя есть?

Он пересчитывает купюры.

– Вообще-то, они дороже, но скоро ведь Рождество… И потом, не каждый день выпадает честь обслужить стража порядка. То есть бывает, конечно, но не таких коррумпированных констеблей, как ты.

– Иди к черту, Феликс.

– Счастливого Рождества.

* * *

Тогда ему было семнадцать и каждый вдох причинял невыносимую боль.

Кристиан лежал в постели в своей комнате и смотрел телевизор. Там показывали, как его друзья на площади Медборгарплатсен сражаются с красными и полицией. С краю мелькнул Микаэль – швырнул кастет в картонную коробку и скрылся. Сам Кристиан не мог в этом участвовать: подхватил воспаление легких. Поэтому на его долю оставались уроки, на которых он никак не мог сосредоточиться.

А спустя пару месяцев, уже летом, они с Микаэлем вместе отправились на молодежный фестиваль. Приветствовали друг друга, вскинув руки, как наци. И тут же рассмеялись.

В тот вечер Кристиан узнал, что такое оральный секс. Ее звали Оливия, и у нее был не бюст, а мечта семнадцатилетнего парня. Оливия носила блестящий латексный жилет цвета хаки и блузу с очень глубоким декольте.

Они вошли в туалет.

– Подожди-ка, – сказала Оливия, отступила на шаг назад и расстегнула «молнию» на боку жилета.

Она улыбалась. Бюстгальтера под блузой не было. Когда она приблизилась к Кристиану, он разглядел между ее грудей маленькую татуировку в виде свастики.

По дороге домой Микаэль и Кристиан избили черномазого – зубы, точно стеклянные, так и крошились под их кулаками.

А ночью он лежал в своей постели в Хагсэтре и никак не мог уснуть. В горле стоял ком. Кристиан думал о своих новых товарищах, и все это казалось ему странным.

* * *

Они участвовали в факельных шествиях, грохоча тяжелыми ботинками. Красные шведоненавистники плевали им вслед и кричали, что не потерпят нацистов на своих улицах. Неужели они и в самом деле ничего не понимали?

В молодежном крыле партии «Шведских демократов» Кристиан и Микаэль были самыми юными. И чувствовали себя под защитой старших братьев.

Оба чуть не погибли тогда в Салеме. Они сражались с турками, и, по словам Микаэля, дело здесь было не только в автомобилях. Турки знали, что Кристиан и Микаэль состоят в Демократической партии; они ненавидели шведов.

Кристиан изменился, и не только лицом. Нечто составлявшее основу его личности стало другим. Он чувствовал это.

Он останавливался перед витринами магазинов и подолгу разглядывал свое отражение в сверкающем стекле или в зеркалах. Увиденное наполняло его гордостью. Да, это он, Кристиан, и ему доверяют товарищи – члены секретной группировки. С ними у него общие тайны и общие цели. Они хорошо понимают главную проблему шведского общества и знают, как ее решить.