чем предыдущий. Почва была более грубой и скользкой. Были причины, по которым он был заколочен досками. Несколько раз им приходилось перелезать через груды камней, упавших с потолка или обрушившихся со стен. Однажды им пришлось проползти через щель чуть шире плеч северянина. Должно быть, это был ад, вытаскивать труп отсюда. Все ниже и ниже. Было очень темно. Было очень влажно. Под ногами была вода, она же стекала по стенам. Это было похоже на нисхождение заживо в Нифльхейм, Туманный Ад, жестокое холодное царство бесконечной зимы, царство мертвых, где дракон Нидхёгг грыз корни Иггдрасиля, Мирового Древа, до конца времен.

-Вот. Я нашел его здесь.

Они были в заброшенной боковой галерее, в тупике, слишком низком, чтобы встать.

-Где именно он был? - спросила Баллиста.

-Как раз здесь.

-В каком положении он был?

-На спине. Руки вытянуты вдоль стен. Ноги вместе.

-Максим, ты не против лечь в позу трупа?

Несмотря на то, что все трое мужчин уже испачкались, телохранитель бросил на своего доминуса взгляд, который предполагал, что он еще как против. Тем не менее, ирландец опустился на пол и позволил Кастрицию точно расположить его в нужной позе.

-Скрибоний Муциан, конечно, был убит не здесь. Максим, не мог бы ты встать на четвереньки?

Телохранитель выглядел так, как будто собирался пошутить, но передумал. Баллиста вытащил свою спату. Он попытался изобразить удар голове Максима. Каменный потолок был слишком низким.

-Должно быть, это был ад, тащить труп сюда, - сказал Баллиста. - Вероятно, потребовалось больше одного человека.

-Почти наверняка. Но, может быть, справился бы и один очень сильный человек, - ответил Кастриций.

Выйдя на солнечный свет, они оказались лицом к лицу с кольцом лиц. Впереди были армейские офицеры Мамурра, Ацилий Глабрион и Турпион. К ним присоединились трое защитников караванов, на том основании, что, будучи командирами подразделений нумериев, они теперь также были армейскими офицерами. Позади них, все еще сдерживаемая легионерами, толпа стала еще больше. Перед ним стояли другие члены совета, на первом плане стоял Теодот, лохматый христианин. Обычные люди, демос, были еще дальше позади, и еще дальше были рабы. На любом собрании люди империума, как правило, располагались по статусу, как если бы они были в театре или на спектакле.

-Бедный дурак, бедный гребаный дурак, - сказал Турпион. -Как только он услышал о твоем назначении, он начал вести себя все более и более странно. Незадолго до того, как он исчез, за два дня до того, как я отправился на встречу с тобой на побережье, он начал разговаривать сам с собой. Несколько раз я слышал, как он бормотал, что теперь все будет хорошо, что он нашел что-то, что все исправит.

-Что он имел в виду? - спросил Баллиста.

-Понятия не имею.

Баллиста боролся с желанием встать из-за стола. Его терзало смутное чувство беспокойства, невнятная тревога. Несколько раз за последний час он поддавался этим чувствам. Расхаживание по комнате не принесло никакой пользы. Но могло быть и хуже. Уж лучше это, чем получить ночной визит от здоровяка. Действительно, к счастью, покойный император Максимин Фракиец не появлялся с той ночи на "Конкордии" у сирийского побережья. Подрывало ли это эпикурейский рационализм Юлии, ее мнение о том, что демон был не более чем дурным сном, вызванным усталостью и тревогой? С тех пор, как Баллиста достиг Арета, он устал как собака, и никто не мог отрицать, что он испытывал сильный стресс - один из его старших офицеров пропал без вести, а затем был обнаружен убитым, другой был непокорным и невыносимым; лояльность местных лидеров под вопросом; артиллерийский склад сгорел дотла. И по крайней мере один кровожадный предатель разгуливает по городу.

Сейчас его беспокоила военная диспозиция обороны города. Как и подобает римскому полководцу, он созвал свой консилиум, выслушал их мнения, посоветовался с офицерами. Но в конечном счете решения принимал только он. Его планы были доработаны наилучшим образом, используя прискорбно недостаточные силы, имевшиеся в его распоряжении, и были готовы к доведению до его подчиненных и внедрению в действие. И все же он беспокоился, что упустил что-то очевидное, что в них был какой-то ужасный логический изъян. Это было смешно, но он меньше беспокоился о том, что то, что он упустил из виду, приведет к падению города, приведет к кровавым разрушениям, чем о том, что упущение сразу станет очевидным для одного из его офицеров, что он подвергнется насмешливому смеху Ацилия Глабриона. Во многом Баллиста оставался варварским юношей шестнадцати зим в заложниках римлян. Он по-прежнему больше всего на свете боялся насмешек.

Баллиста встал из-за стола и вышел на террасу дворца. Небо отливало идеальной месопотамской синевой. Была зима, шестое декабря, за десять дней до ид. Теперь, когда солнце прогнало утренний туман, погода была такой же, как в чудесный весенний день на северной родине Баллисты. Он прислонился спиной к стене террасы. С реки далеко внизу доносились звуки работы водовозов и рыбного рынка, который теперь находился под наблюдением военных. Ближе, слева от него, за поперечной стеной, отделявшей террасу от зубчатых стен, он услышал игру детей. Обернувшись, он увидел четырех маленьких детей, бросавших мяч. Один вскарабкался наверх и ненадежно встал на зубцы. Не раздумывая, Баллиста направился к нему. Не успел он сделать и нескольких шагов, как женщина в развевающихся одеждах обитателей палаток утащила мальчика в безопасное место. В чистом воздухе разнеслась ее ругань.

Баллиста подумал о своем сыне. Марк Клодий Исангрим, так он его назвал. Никто не мог возразить против первых двух имен: ничто не могло быть более общепринятым, чем то, что первенец взял добрые римские преномен и номен своего отца. Юлия, однако, возражала так громко, как только может италийская женщина, против того, чтобы ее сын носил варварский когномен.

Баллиста знала, что только их изысканные хорошие манеры, манеры, которые пришли с поколениями сенаторского статуса, остановили хихиканье родственников Юлии на церемонии наречения. И все же это было важно для Баллисты. Хотя он и боялся насмешек, было важно, чтобы мальчик рос, зная о своем северном происхождении. Как он пытался объяснить Юлии, не только чувства определили его выбор. Империум использовал дипломатических заложников в качестве инструментов своей дипломатии. В любой момент, если бы императоры оказались недовольны отцом Баллисты, они без малейшего колебания взяли бы самого Баллисту, отправили его обратно на север