роскошный шведский «Рикстелефон» в лакированном корпусе с изящной рукояткой индуктора. Современная, элегантная и чертовски дорогая машинка, никакого сравнения с теми громоздкими пузатыми чудовищами, что украшают собой гостиные Миддлдэка.

Единственной массивной деталью обстановки был стол. Огромный, круглый, красного дерева, водружённый посреди апартаментов, он куда уместнее смотрелся бы в замке у Джона Ламберта[73], грозящего мечом непокорным шотландцам, подумал Лэйд, чем в гостиной преуспевающего банкира из Редруфа. Чёрт, за таким столом можно было бы рассадить две дюжины человек, и так, чтобы они не касались друг друга плечами. Но сидело за ним куда меньше, оттого пустого пространства между ними оставалось чертовски много.

Не двое. Не трое.

Шестеро. Шесть человек, сидящих за столом, внимательно глядящих на Лэйда Лайвстоуна, нелепо застывшего в дверном проёме.

Чёрт, ну и странная же это была компания!

Взгляд Лэйда быстро пробежал вокруг стола по часовой стрелке, точно тот был барабаном револьвера с шестью заряженными каморами, задерживаясь на одну секунду на каждом госте.

Двое мужчин в жилетах из грязной овечьей шерсти. О чём-то глухо переговариваются друг с другом, отставив к стене массивные трости, по-волчьи зыркая на окружающих из-под клочковатых бровей. Сразу видно, чувствуют себя неуютно, не на своём месте, роскошь гостиной явно их тяготит, как и общество, в котором они оказались. Неприятные типы, которых скорее ожидаешь встретить в тёмной подворотне Скрэпси, и запах от них скверный — от их грязной козлятины, от их стоптанных башмаков, от их сальных нечёсаных волос…

Пожилой джентльмен, сидящий поодаль от них, явно не относился к их кругу, более того, являл собой их полную противоположность. Благообразный, седой, лет около семидесяти, он походил на библейского старца, который внезапно выиграл в лотерею двести фунтов, уже успел посетить парикмахера, цирюльника и портного, пообедать в ресторане с пристойной винной картой и обзавестись абонементом в театр. Вероятно, всё дело было в его окладистой бороде, седой и ухоженной, которую он степенно перебирал пальцами, поглядывая вокруг себя. В самом деле, роскошная борода. Лэйд и себе непременно завёл бы нечто подобное, пусть это и чревато было бы насмешками со стороны Хейвудского Треста, вот только содержать такую бороду, пожалуй, ещё более накладно, чем чистокровного шайрского скакуна, пожалуй, на одном репейном масле с отдушкой немудрено разориться…

Джентльмен был облачён в старомодный костюм строгого кроя вроде тех, что носят обыкновенно вышедшие на пенсию профессора, даже чересчур скромный, едва ли не пуританский. Ни золотых часов, ни трости с изящным набалдашником — ни дать, ни взять, отставной викарий, вздумавший заглянуть к мистеру Гёрни на чашечку кофе с ликёром. Только глаза у него не такие, как у святош. Не скорбные, проникнутые христианской тоской, совсем другого сорта. Лучистые, пронзительно голубые, смешливые, они сохранили удивительную для своих лет ясность, редко встречающуюся у стариков, и походили на осколки январского льда, который невозможно раздобыть на полинезийских широтах. Такие глаза не забудешь, единожды их увидев…

Следующий гость к некоторому смущению Лэйда оказался гостьей. Молодая женщина, определил он, но не юная, лет около тридцати, и тоже чудно одетая. Многие дамы Нового Бангора, даже те из них, что были облечены высоким положением в обществе, быстро отказываются от удушливой и чопорной викторианской моды, норовящей задушить их слоями тяжёлой ткани и грозящей в здешнем климате всамделишным тепловым ударом. Обыкновенно им требуется совсем немного времени, чтобы перенять здешнюю моду, царящую в тропиках, немного легкомысленную, немного фривольную, склонную к лёгким воздушным тканям и не отягощённую излишней драпировкой.

Но только не эта. Эта, кажется, не намеревалась идти на уступки жаркому климату, напротив, была облачена в закрытое платье из тяжёлого чёрного бархата, стянутое в талии чёрным же корсетом до того неестественного и даже пугающего состояния, в котором фигура делается похожей на рюмку для портвейна с опасно тонкой талией. Высокий кружевной воротник, длинные рукава, перчатки, кружева… Чёрт, и не жарко же ей в этом тугом свёртке из тафты, бархата, шёлка и муслина!

А ещё она чертовски злоупотребляла косметикой. Слой пудры был столь густым, что лицо походило на белоснежную маску дорогого веджвудского[74] фарфора. Может, из-за контраста с этой мертвенной безжизненной белизной её густо подведённые чёрной тушью глаза выглядели зловещими провалами-глазницами, острые брови казались острыми бритвенными лезвиями, а губы, накрашенные кричаще-алой карминовой помадой, походили на открытую рану, полную свежей артериальной крови.

Жутковатые сравнения, однако она и выглядела жутковатой. Зловещая кукла с холодным фарфоровым лицом, обряженная в тяжёлый чёрный бархат, которую кому-то шутнику озорства ради захотелось посадить за стол вместе с прочими гостями. Даже осанка у неё была неестественно прямой, царственной, ровной, как редко бывает у людей.

В обществе хорошо одетых юных дам Лэйд обыкновенно терялся, ощущая себя нескладным пожилым моржом в дешёвом костюме, ужасно неловким и в придачу косноязыким. Но от взгляда странной гостьи не почувствовал того мятного сквознячка, который обыкновенно тревожит душу при взгляде юной симпатичной особы противоположного пола. Напротив, почувствовал только пульсирующую где-то под старой тяжёлой печёнкой тревогу. Эта дама явилась в гостиную мистера Гёрни не для того, чтобы полакомиться солёными крендельками и поболтать о свежих парижских вышивках, присланных её тётушкой…

Пятый по счёту гость был одних с Лэйдом годов и тоже щеголял странным одеянием. Он был облачён во что-то вроде халата — ужасно легкомысленный наряд для джентльмена, с точки зрения Лэйда Лайвстоуна — халата какого-нибудь китайского мандарина или императора, вот только расписан был не иероглифами и птицами, а угловатыми значками математических и химических формул. Лицо у него было сухое, строгих черт, с небольшой бородкой, тонкими бесцветными губами и острым выдающимся подбородком. Ничего другого разобрать было нельзя, поскольку всё другое скрывалось под массивным сооружением вроде шлема, которое джентльмен носил на голове.

Это была внушительная конструкция, при одном виде которой Лэйд ощутил, как ноют его шейные позвонки. Впитавшая в себя что-то от средневекового рыцарского шлема, что-то от пехотной каски Броди, что-то от тех масок, что носят рабочие в доках, работающие с горелками Шатилье, дающими необычайно горячее и яркое пламя, она таращилась на Лэйда полудюжиной огромных выпуклых линз разного размера, за которыми невозможно было что-то разобрать.

Господи, ну и штука! Лэйд готов был побиться об заклад, что весит она по меньшей мере фунтов десять, даже больше, чем то сооружение, которое по доброй воле водрузил на себя Карл Второй[75]. Удовольствие носить на себе нечто подобное, пожалуй, сродни удовольствию от надетого на голову железного ведра. Но сухой господин с бородкой, хоть и кряхтел немного, изгибая спину под немыслимыми углами, вёл себя так, будто эта штука стесняла его не больше, чем