– Я зовут Арман Гамаш, главный шеф Sûreté du Québec.

– В Канаде?

– Направление верное, – проговорил голос с явным облегчением. – Канада.

Гамаш закатил глаза. Он понимал, что только запутывает дело.

Арман попросил соединить его с кем-нибудь из старших офицеров, которые говорят по-французски. Или по-английски. Его соединили с кем-то, кто не говорил ни по-английски, ни по-французски.

Может быть, таково было представление секретаря о шутке, хотя австрийцы, прославившиеся в разных областях, не были известны своим юмором.

Прежде чем звонить, Гамаш попрактиковался, вытаскивая из тумана времени те немецкие слова, которым его научила бабушка.

Он обычно сидел за кухонным столом, а она болтала по-французски. Потом переходила на немецкий. С вкраплениями идиша. В детстве Арман, конечно, не понимал разницы.

Гамаш расхаживал по комнате в Национальном архиве, бормотал про себя слова и фразы, всплывавшие в памяти. Пытался составить одно или два доходчивых предложения. А тем временем запах свежей выпечки становился все более и более отчетливым. Он всплывал на поверхность вместе со словами. И образами.

Арман все отчетливее и отчетливее чувствовал запах мадленок: его бабушка пекла это печенье каждую пятницу.

Она давала ему свежеиспеченную вкуснятину прямо из духовки, но прежде обязательно поливала ее рыбьим жиром и выжидала некоторое время, чтобы тот впитался. И потому, когда Арман вонзал в печенье зубы, вкус он ощущал великолепный и отвратительный. Утешительный и рвотный. Его словно обнимали и отталкивали одновременно.

– Sehr gut, meyn tayer.

«Очень хорошо, мой дорогой», – говорила она на смеси идиша с немецким и прижимала его к себе, а глаза мальчика оказывались в дюймах от татуировки на ее левой руке.

– Я расследую убийство, и частью расследования является завещание, – сказал Гамаш в трубку. Или по меньшей мере думал, что сказал. – Мне необходимо знать, как было улажено дело. Оно старое.

– Я расследовать мертвец лежит, а суд сказал есть…

Последовала пауза: подчиненный Гунда на другом конце линии делал вид, что подыскивает слово. И Гунд не сомневался – подыскивал такое, чтобы посмешнее.

– …мера. Нет, не то. Есть…

Гунд уже собирался повесить трубку. С него хватит. Но все же любопытство его одолевало. К тому же он уже не был абсолютно убежден, что это скучающий агент разыгрывает его.

Человек на другом конце линии боролся с тем, что хотел донести до него…

– …размер. Нет. Качество?..

Гунд обратился к своему компьютеру и набрал: «Sûreté du Québec. Gamache».

– …часть. Вот оно. Суд решил – есть его часть. Но суд решил, может, не совсем то. Oy gevalt[38]. Как это сказать?

Гунд читал, вскинув брови, потом посмотрел на телефон и попытался примирить то, что читает, и то, что слышит. Теперь низкий голос говорил:

– Сила. Nein. Я почти нашел. Воля. Вот оно. Gott im Himmel. Danke[39]. – Послышался вздох. – Воля. Воля будет частью его.

– Старший суперинтендант Гамаш, – сказал Гунд, – если я вас правильно понял, вы просите меня найти судебное решение по завещанию.

– Ja, ja. Именно так. Это пожилой событие.

Гамаш поморщился не столько от запаха рыбьего жира на печенье, сколько от обволакивавшей его чепухи, производимой собственным ртом.

– Старое дело, – сказал инспектор Гунд.

– Ja.

– Вы можете назвать мне имя завещателя и дату завещания?

Гамаш назвал, считывая с копии перед ним.

Еще он продиктовал Гунду свой личный электронный адрес.

– Я вам сообщу, как только получу информацию. Насколько я понял, вы ведете расследование убийства?

– Ja. Danke schön.

– Bitte schön.

Гамаш повесил трубку, чувствуя, что разговор прошел и хорошо, и плохо. Был утешительным и тошнотворным. Успешным и унизительным. И почти наверняка не немецким.

«Такой тохес» [40].

Инспектор Дюфресн уже прибыл с командой криминалистов. Их машины были аккуратно припаркованы вдоль дороги; люди ждали сигнала старшего инспектора Бовуара, чтобы присоединиться к нему.

Когда Бовуар постучал в дверь Энтони Баумгартнера, ее открыла сестра Энтони, Кэролайн.

Высокая. Изящная. Единственным свидетельством ее горя были круги под глазами.

Бовуар представился, хотя и не назвал возглавляемый им отдел, и сказал:

– Насколько я понимаю, вы знаете месье Гамаша.

Кэролайн пожала руку Бовуара, а увидев Гамаша, подошла к нему.

Обняла.

Действие было таким быстрым и, возможно, удивило ее больше, чем его.

Будучи главой отдела по расследованию убийств, Гамаш знал, что люди по-разному реагируют на смерть. Эмоциональные люди могли закрываться. Сдерживаться из страха перед тем, что может случиться, если они потеряют контроль над собой.

Сдержанные люди становились эмоциональными и более не могли совладать со своими чувствами.

Сильные слабели. Слабые становились сильнее.

В горе люди становились собой и не собой.

Кэролайн обняла его.

Потом провела обоих в гостиную.

Гамаш знал, что квартира вскоре будет обыскана криминалистами, ждущими на улице. Жизнь Энтони Баумгартнера будет обнажена, как и его тело теперь.

Рассмотрена. Анатомирована.

Растащена на части. Когда они, как коронер, будут искать причину смерти.

Доктор Харрис сделала свою работу. Энтони умер от удара по голове. Но их работа только начиналась.

Когда они вошли в гостиную, Гуго Баумгартнер шагнул вперед и протянул руку, но при этом выглядел как садовый гном. Практичный, безмолвный, уродливый. И в то же время этот кряжистый маленький человечек казался главным в изящной комнате.

– Это моя невестка, Адриенна Фурнье, – сказала Кэролайн. – Адриенна, это старший инспектор Бовуар и старший суперинтендант Гамаш.

Они выразили соболезнования.

– Merci. Это ужасно. Боюсь, я так еще и не осознала случившееся. Все жду – вот сейчас Тони появится в коридоре в своих тапочках. – Она улыбнулась. – Я вижу, вы немного смущены. Мы с Тони в разводе уже несколько лет, но сумели остаться друзьями. Вероятно, и дальше так бы оно все и шло.