Дядя Абрам тут же в ответ засвистел, Рита тоже поддалась соблазну и стала ему тихо подсвистывать.

– Кажется, орлы не свистят, – вздохнул продюсер.

По его голосу было понятно, что в него закралось сомнение относительно их взаимного психоза.

– Вдвоем вы не можете сразу сойти с ума, – захохотал продюсер, – меня не проведешь!

– А я и не сходила с ума! – сердито отозвалась Рита.

– Я тоже! – крикнул дядя Абрам.

– А я думаю, что ты все-таки свихнулся, – отползла от него с опаской Рита.

– Да, нет, я просто, – дядя Абрам махнул рукой и заплакал, и только в эту минуту Рита поняла, что он притворялся.

– А телевизор зачем разбомбили?! Я ведь вам новый больше не дам! – хохотнул довольный собою продюсер, но Рита с дядей Абрамом не отзывались, они молча глядели друг на друга влюбленными глазами.

– За одну ночь проходит целое тысячелетие, – вздыхает Эскин, – но никому до этого нет дела!

Все заняты исключительно только собой, своей шкурой, в которой им порой не по себе!

Эскину тоже было не по себе, ведь еще вчера он не знал Лулу, и бегал за Соней как преданная собачонка, с невероятным наслаждением терзал Сонино тело и мучился, когда им обладали другие.

Мысль уйти от Сони так же быстро возникала, как пропадала, стоило только Соне затащить его в постель, как он тут же становился послушным как ручной зверек.

«А что, разве есть какая-то другая, более святая женщина чем Соня», – думал тогда Эскин, а сейчас с презрительной усмешкой вспоминал свои прошлые мысли.

Тогда ему казалось, что только такая опытная женщина, как Соня может его удовлетворить как мужчину.

Ведь это она лишила его невинности, а он за все и привязался так к ней, уподобившись подопытной крысе, готовой за кусок сыра пойти на любые лишения.

А еще тогда Эскин был более одинок и неуверен в себе, а Соня, как ему тогда казалось, позволила найти эту самую уверенность. С ней было интересно!

Всякий раз он ею обладал, как будто в первый раз! Это была волшебная женщина, но совершенно неожиданно он открыл для себя Лулу, и понял, что ошибался!

Просто он находился в таком возрасте, когда страсть и ее ощущения держатся на силе молодого организма, а поэтому само соитие обманчиво прекрасно, и тем прекрасно, что любого человека лишает всякого разума.

И ты уже видишь не столько самого человека в женщине, сколько объект бесконечно часто возникающего желания.

– Ах, Лулу и почему я тебя встретил, такую прекрасную и такую неповторимую, – вздыхал Эскин, теребя на ее головке маленькие черные кудряшки и уткнувшись к ним носом, опять жадно ловил этот чудный запах.

– Лулу любить тебя на лет, – прошептала Лулу.

– Не на лет, а навек, – засмеялся Эскин и поцеловал ее. Лулу жадно впилась ему в губы, одаривая новым проникновением вглубь.

Эскин уже исторг в нее свое семя, но Лулу опять страстно сжала его в своих объятьях и прошептала: Лулу любить… любить…

И Эскин снова устремился в нее…

Так было несколько раз… И всякий раз Эскин думал, что все, что это в последний раз, и у него больше нет сил, но силы откуда-то брались, и самым чудесным образом возвращалось то сказочное проникновение вглубь…

И только на восьмой раз, когда Эскин уже решил признаться ей в своем бессилии,

Лулу опередила его и прошептала, благодарно обняв его: Лулу спасибо! Лулу спасибо!

«Наивная девочка, ты вся в любви как в спорте, – с улыбкой подумал Эскин, – как будто твое лоно нуждается в изрядной порции соитий, еще, прежде чем ты сможешь ощутить волшебный результат!

Впрочем, и ложь порой становится истиной, – думал Эскин, – особенно когда ее искренне произносят!» Еще Эскин думал о том, что его соитие с Лулу есть не что иное, как сочетание необходимого с полезным.

Так же в жизни религия бывает необходима, а наука полезна, в то время как у некоторых пар соитие незаметно превращается в традицию, причем самую обыкновенную и простую, как испражнение кишечника.

Двое суток подряд Эскин не выходил из номера.

Лулу очень быстро приходила в себя и снова вся трепетала в предчувствии нового оргазма, а у самого Эскина было ощущение, как будто он сам находится в преддверии Космоса.

Вот он снова входит Лулу и чувствует, как в нем просыпается ненасытный зверь, как он рычит в предвкушении удовольствия, как извергает из себя пламя и кусает в порыве страсти нежную шею Лулу, ее нежные девичьи соски, и отдает себя ее засасывающему в себя Естеству.

Естеству всеобщего позора в вечной тайне, в нашей общей глубине!.. Эскин решил уже умереть в объятиях Лулу, когда зазвонил телефон. Злой голос Сони на какое-то время его обезоружил.

– Придурок, ты хоть знаешь, что тебя по всей Москве ищут органы безопасности и люди Мабуту?!

– Ну и что?! – сглотнул слюну Эскин.

– Если они тебя найдут, они тебе яйца-то отрежут!

– Ты разговариваешь как мужик! – смутился Эскин. Лулу понимала и слышала весь разговор, и глядела на него со страхом.

– Она с тобой?! – резко спросила Соня.

– Нет, – соврал Эскин. В такой ситуации он не доверял даже Соне, тем более, что она отдалась Мабуту.

– А ты с Мабуту?! – спросил он.

– Нет! – ответила Соня, но по ее дрогнувшему голосу Эскин почувствовал, что она врет.

– И что ты собираешься делать дальше?! – вздохнула Соня.

– Не знаю, – вздохнул Эскин, заражаясь напряжением, идущим от ее голоса.

«Как только найду отца, так сразу уеду из Москвы», – решил про себя Эскин.

– Эскин, может ты вернешься?! – жалобно спросила Соня.

– А зачем?! – улыбнулся глядя на испуганную Лулу Эскин, как бы пытаясь успокоить ее, – я тебя не люблю и никогда не любил, просто был во власти твоей похоти, а поэтому с тобой мой разум куда-то улетучивался, чтобы вернуться назад только при надлежащей сытости!

– Ну, ты и сволочь! – заругалась Соня.

– Ага! – радостно вздохнул Эскин и обнял Лулу. – Для одних я сволочь, для других я Бог?

– Так она все-таки с тобой?! – спросила Соня, но Эскин отключил телефон.

Этот странный разговор его уже утомил.

– Твой жена и Мабуту Африка! – сказала Лулу и помахала руками как крыльями самолета.

– Ну и черт с ней! – облегченно вздохнул Эскин и снова уткнулся носом в ее пахучие волосы.

– У меня нет доу мент, – прошептала Лулу.

– А, документ, – усмехнулся Эскин, – ничего, у меня зато он есть, а ты моя жена и зовут тебя Соня!