Тем временем темп музыки нарастал. Цыгане ударили по струнам с такой силой, словно хотели порвать их. Музыка перекрыла шум и гул, витавший над рыночной площадью, и танцевальная мелодия, совершенно непохожая не те, что играли менестрели, ударила по нервам зрителей словно кнутом. Глаза парижан загорелись в предвкушении какого-то необычного действа… и оно началось!

Ширма, закрывающая то, что находилось внутри палатки, внезапно сдвинулась в сторону и затрепетала на ветру, как рыцарский баннер, и на середину помоста выпорхнула, словно диковинная птица, танцовщица, которая начала исполнять какой-то сарацинский танец. Она вертелась волчком, изгибалась, принимала совершенно немыслимые позы (казалось, что у танцовщицы вообще нет хребта), и все ее движения были удивительно плавными. Они перетекали из одного в другое так, как струится быстрый ручеек. Ее пестрая одежда — большей частью дорогие китайские шелка, как полупрозрачный флёр, так и более плотные, расшитые серебряными и золотыми нитками, — временами напоминала крылья бабочки. В такие моменты Жилю чудилось, что танцовщица парит над помостом, не касаясь его своими изящными ножками.

Он так засмотрелся на удивительные танцевальные па, так заслушался мелодией, которую извлекали из своих гитар цыгане, что какое-то время не вглядывался в лицо танцовщицы. А когда наконец посмотрел на нее более пристально, то почувствовал, как его словно обсыпало жаром. Это была Чергэн! Ее трудно было узнать под слоем грима, который для парижских танцовщиц (равно как и для женщин легкого поведения) был обязательным, но глаза, сверкающие словно черные бриллианты, и белозубую улыбку, нельзя было замаскировать никакими ухищрениями.

В гриме Чергэн смотрелась не так привлекательно, как без него. Она казалась старше своих лет и не особо выделялась среди своих товарок-танцовщиц. Разве что отточенной техникой экзотического танца, необычайной пластичностью и энергией, которая била через край, заряжая зрителей. По здравому размышлению, Жиль понял, что с помощью грима кузнец старался превратить дочь если не в дурнушку, то в самую заурядную цыганку, чтобы охранить ее от поползновений власть имущих и владельцев тугих кошельков. Не было секретом, что многие дворяне пользовались услугами не только содержанок, но и танцовщиц, большей частью обладающих великолепной фигурой и горячим темпераментом, в отличие от женщин легкого поведения, для которых постель — не развлечение и наслаждение, а работа, иногда постылая.

Когда Чергэн закончила свое выступление, на площади случился обвал. Все закричали от восхищения, а музыканты, которые должны были выступать после цыганки, ударили в барабаны и бубны. На помост к босым ногам Чергэн полетели монеты разного достоинства. Она грациозно поклонилась публике и скрылась в палатке, а деньги с удивительным проворством подобрали цыгане-музыканты. Едва в их кошельках исчезла последняя монетка, как палатку будто ветром сдуло с помоста. На удивление зрителей внутри никого не оказалось; Чергэн исчезла, испарилась, будто обладала невидимостью феи…

С того момента Жиль стал искать встречи с Чергэн еще настойчивее. И однажды это все-таки случилось. Но самое интересное — они встретились именно на королевском рынке! Жиль пришел туда, поддавшись на уговоры школяров, чтобы устроить какую-нибудь очередную шкоду. И столкнулся с Чергэн лицом к лицу. Она ходила по рынку с корзинкой в руках в сопровождении старой матроны, похожей на ведьму, а позади со скучающим видом плелись два молодых крепких цыгана. Похоже, это была охрана Чергэн — предусмотрительный Тагар не пускал все на волю случая и берег дочь как бесценный бриллиант.

Собственно говоря, она и впрямь была для него весьма большой ценностью. Жиль на взгляд определил, что за танец благодарные зрители отсыпали Чергэн не менее двух ливров.

На девушке был надет восточный наряд, из-за чего она напоминала одалиску[53]. Ее лицо было до половины закрыто полупрозрачным флёром, что делало Чергэн неузнаваемой, но Жиль сразу понял, кто перед ним. Черные, как безлунная ночь, глаза цыганки, в которых время от времени вспыхивали огоньки, похожие на звезды, ему виделись во сне так часто, что спутать их с какими-нибудь другими было невозможно.

Увидев Чергэн, юный де Вержи застыл как столб, преградив ей путь. Он не мог двинуть ни рукой, ни ногой от долгожданной неожиданности. Решив, что школяр намеревается отколоть какую-то штуку с их подопечной, два молодых цыгана-телохранителя рванулись вперед, положив руки на рукоятки длинных кривых ножей. Бабища, сопровождавшая девушку, что-то заквохтала на своем языке, как наседка, и попыталась вклиниться между Жилем и Чергэн. Девушка взглянула на юного де Вержи, весело рассмеялась и сказала несколько слов старухе, которая тут же успокоилась и отошла в сторонку. Телохранители тоже умерили свой пыл, но настороженных глаз с Жиля не спускали.

— Что хочет дворянин от бедной цыганки? — спросила Чергэн.

Она говорила с небольшим восточным акцентом, из-за чего ее голос был нежным и певучим, словно где-то рядом зазвенели божественные серебряные колокольчики. По крайней мере так подумал Жиль.

— Н-ничего… — запинаясь, ответил Жиль и, спохватившись, отвесил ей такой изящный поклон, которому позавидовал бы и придворный щеголь. — Как поживает ваш батюшка?

Чергэн снова рассмеялась — ее забавляла растерянность юного дворянина — и ответила:

— У нас все хорошо… вашими молитвами.

— Передайте ему мои самые добрые пожелания.

— Непременно…

Тут Жиль поднял голову и с отчаянностью обреченного на заклание впился в глаза девушки таким страстным взглядом, что ее лицо вдруг стало пунцовым. Она сильно смутилась, но глаз не отвела. Какое-то время между девушкой и Жилем шел безмолвный диалог, который всегда предшествует влюбленности. Это сразу же заметила (к большой досаде Жиля) чересчур проницательная старуха; схватив девушку за руку, бабища оттеснила его в сторону и потащила ее вперед, не дав ему сказать и слова на прощание. Цыгане-телохранители, проходя мимо юного де Вержи, посмотрели на него недобрыми взглядами, положив руки на рукоятки ножей, но школяр, уже обретший внутреннее равновесие, дерзко ухмыльнулся в их сторону и присоединился к своим товарищам, которые с нетерпением ожидали его неподалеку…

С той поры ему так и не довелось повидаться с Чергэн, несмотря на все его ухищрения и старания. От этого он буквально сходил с ума. Чтобы совсем не рехнуться, Жиль поддался на уговоры одного из своих приятелей и познал «прелести» продажных девок. Это, конечно, было совсем не то и не так, как в родном Азей-лё-Брюле, но Жиль немного успокоил бунт своих желаний, хотя образ красавицы-цыганки продолжал его преследовать даже на лекциях…

— Скажите, мой друг, как у вас с деньгами? — Вийон испытующе посмотрел на Жиля.

Юный де Вержи стойко выдержал его взгляд, даже не моргнув. Он уже знал, что не только школяры, но и более солидные магистры имеют дурную привычку брать деньги в долг под большие проценты и не отдавать. Обычно должники, подняв глаза к небу, с наигранным смирением отвечали своим кредиторам примерно так: «Блажен кто серебра своего не отдает в рост и не принимает даров против невинного». Таких библейских притч у старшекурсников-должников было множество, и юный школяр лишь глупо хлопал ресницами, пытаясь понять, как случилось, что его так ловко обвели вокруг пальца.