его беду жил в доме напротив один наш сотрудник, — сказал Сашка. — Который аккурат в это время на балкон покурить выходил. Ну, он на странного пацана сразу тоже внимания не обратил, а потом как-то раз присмотрелся повнимательнее и узнал некоторые движения, весьма специфические. Которые четырехлетнему пацану знать вроде бы и неоткуда.

— Если он с родителями в Китае не жил.

— Резонно, но мы, Чапай, все-таки не дурее паровоза, эту возможность сразу же проверили и отбросили, как несостоятельную. Никакого отношения к Китаю его родители не имели. Короче, взяли мы пацана в разработку и выяснили, что он, хоть и четырехлетний, но уже лидер, у которого шестилетки по поручениям бегают. И в целом, читать-писать уже умеет, что нехарактерно, и словечки в его речи иногда совсем не детские мелькают. В общем, прихватили мы его и раскололи.

— Вот так прямо сразу и раскололи? Девяностолетнего прошаренного деда?

— Знание-то у него от деда, а психика и эмоции — от четырехлетки, — сказал Сашка. — Гормоны там всякие, сложная клиническая картина, тебе лучше во все это не вникать, а то спать плохо будешь. Всего пара часов понадобилась, а потом он во всем признался, и дальше уже протоколы допросов пошли. Десятки, сука, часов допроса. Что-то даже на кинопленку сняли, чтобы новым сотрудникам в образовательных целях показывать. Дескать, и вот так, сука, бывает.

— Угу, — сказал я.

— Дикое зрелище, Чапай, просто оторопь берет, — сказал Сашка. — Сидит перед тобой четырехлетка, который и буквы-то не все выговаривает, и совершенно серьезно рассказывает, что дальше будет, и как он жизнь на семь десятков лет вперед распланировал. У нас после этого трое сотрудников уволились, к хренам, а еще двое пообещали, что никогда своих детей заводить не станут. И знаешь, что меня больше всего поразило, Чапай?

— Что?

— Отсутствие сомнений, — сказал Сашка. — Любых, вообще. Никакой, сука, рефлексии. Ни единой мысли, а что будет, если я неправ. Ни малейшего сожаления о том четырехлетнем мальчике с ободранными коленками, которым он когда-то был. Ну, делся малец куда-то и делся, и хрен бы с ним. И дальше — вперед, как по рельсам, комсомол, партия, бизнес, книжки писать, песни петь, кино снимать, патриотом быть, но активы, сука, все равно за рубежом держать, потому что так надежнее.

— Продуманный, — сказал я. — Жил долго, опыт имеет.

— И окончательно меня его матримониальные планы добили, — сказал Сашка. — Типа, сейчас ему четыре года, но он точно знает, на ком женится и с кем всю свою жизнь проведет, хотя и изменять будет, куда без этого. Но, типа, прошлая жена его устраивала во всех отношениях, вот он снова ее и заполучит. Стабильность, сука, как признак полной упоротости.

— А в чем проблема-то? — спросил я. — Не любовь, так привычка.

— А о ней он, сука, подумал? — спросил Сашка. — Он-то к ней привык, вдоль и поперек изучил, проблем нет, но она-то в первый раз влюбилась в юношу бледного со взором горящим, который хотел мир изменить, а теперь пред светлые ее очи явится циничный столетний старик, который в этом мире хочет получше устроиться с высоты своего, сука, послезнания, к хренам. И взрослеть, и познавать этот, сука, мир, они будут уже не вместе, а только она, под его чутким присмотром и мудрым, сука, руководством. Мне кажется, это как-то не очень честно Чапай. Как будто он ее от какой-то части жизни просто отгородить хочет. Как будто она чего-то важного из-за него лишиться может. Радости познания нового вместе с таким же молодым и неопытным парнем, простого человеческого права на ошибки, в конце концов…

— Ты, я смотрю, тот еще романтик, — сказал я для того, чтобы хоть как-то сбить пафос.

Сашка покачал головой.

— Я прагматик, — сказал он. — Но иногда прям за живое задевает. В общем, окружающих он за полноценных личностей не считал, с его точки зрения все они были просто персонажами. Часть — полезные, которых можно использовать, часть — бесполезные, на которых просто наплевать, и часть — враги, от которых надо избавляться, и лучше всего чужими руками. В общем, далеко он собрался пойти, к будущему руководству страны примазаться хотел и в серые, сука, кардиналы метил.

— И что вы в итоге с ним сделали? — спросил я.

— Так расстреляли, к хренам, — сказал Сашка. — Что с ним еще можно было делать?

— Четырехлетнего ребенка расстреляли? — усомнился я.

— Ну да, мы ж не звери какие, чтобы детей расстреливать, — согласился Сашка. — Не стали на него пулю тратить, конечно. Подушкой задушили, аккуратно и можно даже сказать, нежно.

— А если серьезно?

— А если серьезно, то предложили его отцу новую работу по партийной линии и отправили вместе с семьей на Дальний Восток, — сказал Сашка. — Вырвали, так сказать, мальца из привычной среды обитания, поломали схему. Ну и дальше следили, предупреждения делали и палки в колеса вставляли, если надо было.

— И как у него в итоге жизнь сложилась?

— Да непонятно пока, ему же еще и тридцати нет, — сказал Сашка. — Пишет там что-то себе, но без особого успеха.

— А что с женой?

— Другую нашел, — сказал Сашка. — Гормоны, все дела. С той первой даже не повстречался.

— Ну и ты считаешь, что вы правильно поступили?

Он пожал плечами.

— Да черт его знает. Может, он ничего плохого бы и не сделал, может, вообще все на пользу бы пошло. Но тут основная мысль в том, что он такой, сука, не один. И если каждый одеяло в свою сторону тянуть будет, то одеяло рано или поздно порвется, это, сука, физика, а против нее не попрешь.

— То есть, вы знаете, что впереди все будет… ну, не очень, — сказал я. — И все равно работаете на то, чтобы все шло как-то так, да?

—