В ванной я не без колебаний открываю бутылочку с таблетками, запиваю литий водой и только потом чищу зубы. Беру с обеденного стола ксерокопии документов из мэрии, но не хочу перечитывать их снова: я и так знаю их почти наизусть. Вместо этого складываю их вдвое и подхожу к прикроватной тумбочке, чтобы открыть ее единственный ящик.

И тут я испускаю крик, срывая голос; отшатываюсь назад и чуть не падаю. Потому что в этом ящике, рядом с парой ржавых ключей и кучей старых монет, лежит еще одна мертвая птица. Такая же, как и предыдущие. Ворона, черно-серая и грязно-коричневая, голова свернута набок, а лапы скрючены в когти. Грудь испещрена маленькими черными точками.

Я дрожу, сердце неистово колотится. Я никогда раньше не открывала этот ящик, поэтому не знаю, как долго ворона здесь лежит, но знаю, что, несмотря на слова Келли о том, что никто здесь не запирает двери, я-то свою запираю. Значит, либо это было здесь до меня, либо кто-то каким-то образом проник в дом. Меня трясет. Я опускаю взгляд на свои руки, когда голос Рави в моей памяти произносит: «Ты дрожишь? У тебя приступ тревожности?»

Я заставляю себя успокоиться достаточно, чтобы положить птицу в рюкзак вместе с остальными. Но когда захлопываю ящик, ложусь в постель и выключаю свет, то вопреки своей воле, вопреки обещанию, которое я только что дала себе, начинаю думать о ком-то – о чем-то, – преследующем меня в тумане и в темноте. О чем-то лысом и ухмыляющемся, с большими, тесно посаженными зубами. И с когтями, способными оставить черные царапины на асфальте.

* * *

Только проснувшись, я осознаю́, что засыпала. Несколько секунд не могу понять, почему проснулась, а потом чувствую этот запах. Вижу это. Как раз в тот момент, когда занавеска рядом с каминной полкой озаряет комнату всполохом оранжевого пламени. Я вскакиваю с кровати и мчусь в сторону кухонного уголка, сшибая посуду и банки в темноте и панике – слишком встревоженная, слишком напуганная этим гулом и жаром позади меня, чтобы вспомнить, где находится выключатель или огнетушитель. Когда моя рука нащупывает последний, я срываю его со стены и бегу к занавеске, теперь уже полностью охваченной огнем – пламя лижет ее деревянную перекладину и металлические кольца. Нажимаю на рычаг, и пена в считаные мгновения покрывает занавеску, а еще через несколько секунд подавляет огонь. Я наклоняюсь, чтобы откашляться. Я дышу слишком тяжело и быстро; дым забивает горло и проникает в легкие. Когда я понимаю, что коврик перед камином тоже горит, то бросаю пустой огнетушитель, бегу обратно к кухне, чтобы включить свет, и хватаю пожарное одеяло. Бросаю его, топчусь по ковру и полу – наверное, гораздо дольше, чем нужно, останавливаясь только тогда, когда адреналин выветривается до такой степени, что ноги перестают меня держать.

Я так и стою на коленях, пока потребность вдохнуть свежий воздух не пересиливает боязнь выйти наружу. Почти не утруждаю себя одеванием – просто натягиваю худи поверх пижамы и надеваю плащ и сапоги у двери. Хватаю ключи и фонарик Келли и выбегаю из домика, останавливаясь только для того, чтобы запереть за собой дверь, а затем бегу через пастбище к огням фермы Ардхрейк, шарахаясь от парных бликов, возникающих поблизости, – я надеюсь, что это глаза овец.

* * *

– Ну, это был… э-э-э… похоже, всего лишь маленький пожар.

При холодном свете дня и еще более холодном атлантическом бризе, дующем в кухонное окно, это действительно совсем не похоже на то ужасающее зрелище, которое предстало моему взору прошлой ночью. Немного обгоревшая оконная рама и, возможно, полтора метра половиц перед камином. Коврик, клетчатая занавеска и перекладина уже лежат в мусорном баке у входа в дом.

– Похоже, что угли от камина сначала подожгли ковер, а потом пламя перекинулось на занавеску, – говорит детектив-констебль Лахлан Скотт – «Зовите меня Локки», – помахивая квадратным кожаным блокнотом, который он ни разу так и не открыл. – Тяжелые шторы могут вспыхнуть, как факелы, если вы не будете осторожны.

Примерно так же он отреагировал на мертвых птиц в рюкзаке, когда я показала их ему, пока Уилл забирал Келли из Блармора – одарив и птиц, и меня одинаково пренебрежительным взглядом.

– Мертвые воро́ны, – заявил констебль, словно ожидая, что я буду спорить. – Вы никогда не видели их раньше?

– Не на своем пороге. И не в прикроватном ящике.

– Они выглядят чучелами, – сказал Скотт, понюхав одну, но я заметила, что он не прикоснулся к ней.

– Я думаю, может, кто-то издевается надо мной…

Звук хлопнувшей дверцы машины заставил меня закрыть рюкзак и засунуть его под обеденный стол.

– Не говорите о них ничего, – попросила я, когда Келли открыла дверь. – Пожалуйста.

И детектив Скотт одарил меня еще одним долгим хмурым взглядом, который он, наверное, приберегал только для туристов из Лондона, которые скорее выдумают сумасшедшего местного жителя, чем признаются, что сами чуть не подожгли свой коттедж.

– Конечно, ни того, ни другого не случилось бы, если б каминная решетка была на своем месте, – замечает он, глядя на камин.

Это раздражает не меньше, а даже больше, чем «если вы не будете осторожны», потому что я всегда была осторожна. Вся эта деревянная отделка заставляет меня нервничать настолько, что чаще всего я вообще обхожусь без огня.

– Я ставлю решетку на место. Я всегда ставлю решетку на место.

– Ладно, Локки, – говорит Келли, закатывая глаза, и по ее тону понятно, что он для нее не только детектив из полицейского участка Сторноуэя.

В доказательство этого на его щеках проступает румянец, детектив убирает блокнот в карман и, сложив руки на груди, смотрит на меня, приподняв брови.

Мне не следовало звонить в полицию сегодня утром. Я знала об этом еще до его приезда. И все в деревне теперь, несомненно, тоже знают. Но я сделала это, не подумав. Я проснулась раньше Уилла, дошла до телефонной будки в Бларморе и позвонила в полицейский участок Сторноуэя, даже не подумав о том, что этого делать не следовало. Я сделала это не потому, что мне было страшно. И не потому, что переживала, будто все это мне померещилось: вдруг я просто забыла, что не погасила огонь в камине и не поставила на место решетку. Я сделала это, потому что надеялась. Надеялась, что за мной действительно кто-то охотится. Что кто-то пытается заставить меня уехать. И этот «кто-то» – как бы нелепа ни была эта идея и