надежда – побывал в «черном доме» не один, а два раза. Потому что эта надежда отдаляла мысль: «А вдруг мама мне солгала?» Она возрождала теорию о том, что кто-то способный сделать такое – больше не довольствуясь тем, что крадется за мной в тени или оставляет мертвых птиц, – вполне мог убить и Роберта Рида.

Однако сейчас, перед лицом покровительственно хмурящегося детектива Скотта и закатывающей глаза Келли, не говоря уже об Уилле, молча стоящем в дверном проеме, я чувствую себя омерзительно.

– Ну что ж, – говорит детектив Скотт. – Полагаю, мне пора. Я пришлю вам номер дела. Если он вам понадобится. – Он останавливается, проходя мимо Келли, и неубедительно кашляет. – До свидания, Келли.

– Он учился со мной в одном классе, – сообщает Келли, когда мы слышим, как заводится двигатель его машины. Она театрально содрогается, доставая из сумки еще одну клетчатую занавеску. – Подцепила его на рождественской вечеринке в шестом классе.

– У кого-нибудь еще есть ключи от Блэкхауза? – спрашиваю я.

– Нет, я так не думаю, – отвечает Келли, удивленно моргая. – В смысле, у меня есть запасной комплект, и… Наверное, у мамы с папой или у кого-то, кто жил здесь раньше. Но… ты же не думаешь…

– Нет, нет. Конечно, нет. Я… я просто чувствую себя немного… – Делаю жест в сторону камина. – Мне не следовало звонить в полицию, извини. Я запаниковала. Подумала, может, тебе понадобится отчет… для страховки или что-то в этом роде.

Это звучит достаточно неубедительно, так что Келли качает головой и смотрит на меня долгим, задумчивым взглядом.

– Ты уверена, что с тобой всё в порядке?

Я киваю. Хватаюсь за край занавески. И вдруг вспоминаю, что Келли сказала мне, когда впервые открыла дверь в дом: «Замок немного не в порядке, я все собираюсь починить его». Возможно, тому, кто это сделал, не нужны были даже ключи.

– Да. – Я откашливаюсь. – Со мной всё в порядке.

Она наконец-то улыбается.

– Ничего страшного не произошло, Мэгги. Я просто рада, что ты жива-здорова.

– Мэгги… – окликает Уилл с порога. – Мне лучше вернуться на ферму.

Я отпускаю занавеску и, не обращая внимания на подмигивание Келли, иду к двери. Уилл выходит на дорожку и потирает ладонью затылок. Прошлой ночью я лежала без сна рядом с ним в его постели, совершенно не представляя, положено ли по этикету прибегать к мужчине в панике после одной ночи бурного секса. Я проснулась на рассвете от тепла его тела у меня за спиной, его рука крепко обхватывала мою талию.

– Спасибо. Знаешь, за… за все.

– Не за что, оставайся сегодня снова, – отзывается он после паузы, устремив взгляд куда-то за мое плечо.

Я думаю о его руке, обнимающей меня за талию. О его медленном дыхании, шевелящем мои волосы.

– Если у меня закончится сахар?

– Да. – Уилл расслабленно улыбается, и я притворяюсь, будто не чувствую этого знакомого удара тока. – Если у тебя закончится сахар.

Когда я закрываю дверь и возвращаюсь к камину, Келли делает вид, будто поглощена продеванием пластиковых крючков в петли занавески, но, когда она поднимает на меня глаза, ее ухмылка становится настолько широкой, что я вижу все ее зубы.

– Боже мой, – смеется она, обмахиваясь рукой. – Держу пари, он может поджечь шторы в любой момент, когда захочет.

И, несмотря на свои негативные чувства – усталость, досаду, ноющий страх и надежду, – я смеюсь. Этого достаточно, чтобы хотя бы на мгновение забыть обо всем остальном.

Глава 17

Я стою в этом холодном свете, подобном серебряной нити, которая тянется между краем маминой кровати и ярко освещенным сестринским постом через маленькое окошко с проволочной решеткой. Я знаю, что мама не спит, потому что не слышу, как во сне у нее клокочет в груди и в горле.

«Всё в порядке, Мэгги», – говорит она. Ее улыбка безмятежна.

Но это не так.

И все равно я чувствую всех этих людей позади себя. Наблюдающих. Ждущих. Затаивших дыхание в ожидании.

Мамина улыбка становится свирепой, зубы как будто заостряются.

«Оно приближается. Оно уже рядом».

Воздух холодными вихрями кружится вокруг моих ступней и лодыжек, заставляя меня дрожать и трепетать. А позади меня все отчетливее слышится постукивание когтей по линолеуму, по камню. Звон бьющегося стекла. Голоса, сигнал тревоги. Так много шума, что мне приходится прижать ладони к ушам – до боли. Пока свет не превращается в темноту, а тишина – в долгий крик.

«Ты должна мне поверить, Мэгги!»

– Эй, все хорошо. Все хорошо.

Уилл обнимает меня сильной рукой; его свободная рука убирает влажные волосы с моего лица, пока я моргаю от слишком яркого солнечного света. Тяжело дышу – сначала слишком тяжело, чтобы заговорить, чтобы сказать ему, что со мной действительно все хорошо. В ночных кошмарах нет ничего нового. Вместо этого я позволяю ему обнять меня, успокоить, пока не вспоминаю, что именно так позволяла поступать Рави в самом начале, до того как мы оба смирились с тем, что моя потребность в утешении – это такая же рутина, как вынос мусорных контейнеров во вторник.

Я вспоминаю, как просыпалась от страшных снов, где были тени, камни, трава и вой ветра, с саднящим от крика горлом. И мама вбегала в спальню, привлекала меня к себе на колени, растирала мою липкую горячую кожу и прижимала к себе так крепко, что я едва могла дышать. «Все хорошо, милая. Ты дома. Все хорошо. Все хорошо».

Я отстраняюсь.

– Я в порядке. – Я пытаюсь улыбнуться. – Прости.

В улыбке Уилла чувствуется сомнение. Его взгляд обеспокоен и насторожен. То, что я ненавижу. Я не хочу, чтобы он так смотрел на меня.

Я приподнимаюсь на колени и опускаюсь на его бедра, сильно прижимаясь к нему. Он несколько секунд позволяет мне так сидеть, прежде чем перевернуть меня на спину, теплым телом навалившись сверху – это что-то новое для нас.

– На этот раз сделаем по-моему.

Уилл двигается медленно, его взгляд не отрывается от моего лица, его руки словно клетка, и на мгновение клаустрофобия для меня берет верх над удовольствием. Он целует меня в течение долгих мучительных минут, лаская меня до тех пор, пока моя кожа не становится горячей. Когда я чувствую, как он входит в меня, почти болезненно, но не совсем, почти избыточно и недостаточно, я наконец тянусь к нему, привлекая его ближе, пока расстояние между нами не исчезает совсем. Закрываю глаза, слыша свое имя в его дыхании, горячем и неровном. Отдаюсь его потребности, которая внезапно становится