Но в других случаях прокурорам удавалось найти имена убитых и связать их с конкретным обвиняемым. Освальда Кадука, например, обвинили в «избиениях заключенных блока № 8 и убийстве через удушье; он клал трость на горло поваленных на пол узников и вставал на нее ногами. Таким образом он убил многих, в числе которых был торговец алмазами Мориц Полакевиц, бывший секретарь Еврейского совета Антверпена»[465].

Семнадцатого июня прокуроры потерпели неудачу: подсудимый с самым громким именем, Рихард Баер, внезапно умер от сердечного приступа в тюрьме. Историк Девин Пендас писал, что смерть Баера «не просто повлекла за собой потерю авторитета для франкфуртских прокуроров; она означала, что суд над иерархией Освенцима будет проходить без главы этой структуры»[466]. Для адвокатов же внезапная смерть Баера стала настоящим подарком. Они поняли, что может возникнуть неясность в том, кто и какие приказы отдавал, то есть, на ком личная ответственность, а кто просто исполнитель. Это было принципиально, потому что по немецким законам приговорить можно было только того исполнителя преступных приказов, который знал о преступности приказов. В противном случае вина ложилась только на высокопоставленного офицера, отдавшего распоряжение[467].

Еще до начала суда прокуратура потерпела новую неудачу. В Германии обвинение – лишь основа, от которой суд может отталкиваться, назначая наказание. Третья уголовная палата франкфуртского районного суда не была убеждена, что все подсудимые должны обвиняться в убийстве, подразумевающем максимальное наказание. В начале лета районный суд изменил обвинения половине из них на пособничество в убийстве. Это означало, что максимальный срок, грозивший им, составлял 10 лет[468].

Совет защиты радостно встретил эти новости. Однако Капезиус и его дорогостоящие адвокаты праздновать не спешили: его обвинением все еще было «убийство». Ему и еще шести подсудимым грозил пожизненный срок. Положение отягощало то, что он был единственным, кому вменяли добровольное участие в смертоносных медицинских экспериментах[469].

На вопрос журналиста о законности обвинения Фриц Бауэр не задумываясь ответил:

– Лично я считаю, что для ответа надо перефразировать вопрос. «Эти люди в Освенциме были там, потому что они – преданные нацисты?» В целом, тем более, когда речь идет об Освенциме, ответ – да. Это было не странное и непонятное преступление, его совершили люди, в основном на тот момент убежденные, что делают правое дело, то есть работают на благо светлого национал-социалистического будущего. Я считаю, что эти люди – преступники, которые вместе с Гитлером и его «Окончательным решением еврейского вопроса» считали, что поступают правильно[470].

Хотя Бауэр не стеснялся выражать свое мнение и был главной движущей силой этого многолетнего процесса, решил не участвовать в суде напрямую. Он назначил четырех молодых (и лучших) юристов из своей команды на должности в суде: Ганса Гроссмана – главным прокурором, к нему приставил Иоахима Кюглера, Герхарда Визе и Георга Фридриха Фогеля. Все они начали карьеру после 1945 года, поэтому их нельзя было обвинить в предвзятом отношении в связи с работой в годы Третьего рейха.

Двадцатого декабря 1963 года, через пять с лишним лет после начала расследования, состоялось первое заседание суда над служащими Освенцима. Жене Капезиуса, Фритци, и их средней дочери Ингрид разрешили переехать в Западную Германию за пару месяцев до этого. Они прибыли как раз к самому началу суда[471].

Ожидалось, что суд продлится 20 месяцев. Немцы соорудили в Франкфурте особый зал, Bürgerhaus Gallus, куда вмещались все подсудимые, их адвокаты, прокуроры, судебные работники и судьи; ожидалось, что зал будет набит журналистами и зеваками. Поскольку к началу процесса Bürgerhaus еще не успели достроить, все собирались в ратуше, единственном государственном учреждении, способном вместить такое количество людей.

Заседало трое судей. Ганс Гофмайер, 59-летний мужчина с идеальной репутацией, способный и строгий, был назначен главным судьей. Это произошло после того, как другой юрист, Ганс Форестер, отошел от дела из-за возможного конфликта интересов: члены его семьи пострадали от рук нацистов. Никто не пытался оспорить назначение Гофмайера, хотя он не только служил агентом немецкой разведки, но и был одним из младших судей в нацистских военных судах. Из-за возраста старших судей, чьи квалификации подходили для такого важного дела, невозможно было найти кого-то, чья карьера не развилась в годы Третьего рейха. Гофмайер попытался преуменьшить свою роль в военный период, акцентируя внимание на том, что суд при нацистах был связан по рукам и ногам. «НСДАП и сама организация держали власть над судом в своих руках, они полностью управляли процессом»[472]. Некоторые наблюдатели отметили иронию его высказывания: главный судья оправдывал свои действия тем же, чем собирались подсудимые – просто исполнением приказов.

В газетах Восточной Германии история Гофмайера в Третьем рейхе не сходила с первых страниц. «Neues Deutschland», официальная газета коммунистической партии, несколько раз назвала его «нацистским полевым судьей» и спекулировала, что его назначили на должность, потому что он не будет «глубоко копать»[473]. Также восточнонемецкие СМИ придрались к тому, что среди подсудимых не было ни одного директора I. G. Farben, когда суд должен был стать последним по преступлениям Освенцима. Освещение процесса стало особенно язвительным, когда эксперт предъявил исследование, спонсированное Восточной Германией, о роли Farben в Холокосте, и Гофмайер отказался принять это в качестве доказательства, назвав неуместным[474].