Обвиняемый просил Штоффелей рассказать как они часто навещали его в эсэсовской аптеке, «разговаривали» с ассистентами-заключенными. «У нас сложилось впечатление, что начальник полностью их устраивал. Особенно Штрауха, он постоянно пел ему дифирамбы. Все выглядели накормленными, со всеми всегда хорошо обращались. Он был добр к заключенным».

Капезиус не просто так сказал им упомянуть Штрауха. Во-первых, он был мертв, так что не мог ничего опровергнуть, а во-вторых, это его давние показания связали имя Капезиуса с циклоном Б. Аптекарь напомнил Штоффелям, что они должны расписать его «общительность», или сказать, что они «в долгу перед доктором К.» за то, что он поторопил их уехать из окрестностей Освенцима, прежде чем туда пришла советская армия.

Когда Штоффелей наконец вызвали в суд давать показания, они почти слово в слово повторили хвалебное письмо, которое Капезиус сам о себе составил[461].

Единственные хорошие для Капезиуса новости в конце 1962 года не были связаны с судом. Деньги, вложенные в программу воссоединения семьи, наконец начали окупаться. Его младшей дочери Кристе первой дали разрешение эмигрировать в Западную Германию. Жена и старшие дочери, Мелитта и Ингрид, были в листе ожидания, но их заявления тоже вскоре должны были одобрить. Также он был рад, что средняя дочь, Ингрид, получила диплом биолога в Клужском университете. Это открывало для нее множество дверей в Западной Германии. Но Капезиус не мог не расстраиваться из-за того, что одну из дочерей он увидит впервые, находясь в тюрьме. Тем не менее, он не оставлял надежды, что однажды выйдет на свободу, где его встретит вся семья.

Судья Хайнц Дюкс начал 1963 год вестями о том, что его двухлетнее расследование завершено. Проводя его, Дюкс исписал тысячи страниц показаниями свидетелей Холокоста, проживающих в США, России, Израиле, Бразилии и европейских странах. Этот файл стал одним из крупнейших, когда-либо написанных следственным судьей. Это наконец позволило Бауэру оформить официальное обвинение. Ему не терпелось это сделать, потому что в Германии как раз активно обсуждался вопрос, надо ли продлевать срок давности убийства. На тот момент он составлял 20 лет, из-за чего в 1965 году подсудимые по делам Освенцима могли быть освобождены от ответственности, если Бундестаг не изменит закон. Поскольку на кону стояло все, прокуратура не хотела полагаться на неясное политическое решение[462].

Четвертого апреля офис Фритца Бауэра выпустил давно ожидаемое обвинение. Некоторые эксперты предсказывали, что окончание затянутого на много лет процесса не принесет ожидаемого удовлетворения. Но огромное количество и широкое разнообразие обвинений 24 подсудимых породили документ в 698 страниц, который поверг немцев в шок. На первых 195 страницах прокуроры, полагаясь на нескольких уважаемых историков Третьего рейха, изложили подробную историю Освенцима. Это послужило основой для доказательства важности роли подсудимых в работе этой машины убийства. Показания двухсот с лишним свидетелей обрисовали детали каждого конкретного обвинения. Прокуроры пришли к однозначному решению: обвиняемые были добровольными участниками преступления, делая куда больше, чем требовало «Окончательное решение».

Бауэр надеялся, что это задаст тон общественной дискуссии. За прошедшие 5 лет следователи собрали жутчайшие, шокирующие признания. Ужас газовых камер, к примеру, был передан словами Рихарда Бёка, освенцимского офицера Ваффен-СС: «Я не могу описать, как кричали эти люди. Крики длились 8–10 минут, потом наступала тишина. Через некоторое время назначенные заключенные открывали камеру. Внутри над огромной горой трупов еще висела синяя дымка. Тела так перемешались, что нельзя было сказать, где конечности одного человека, а где – другого. Однажды я заметил, что одна из жертв воткнула указательный палец на несколько сантиметров в глаз другой. Вот сколь ужасными были муки этого умирающего. Мне стало плохо настолько, что чуть не вырвало»[463].

Эта и много других вселяющих ужас и отвращение историй, громкие и конкретные обвинения, однозначно завладели вниманием публики. Подсудимые представляли разношерстную группу. Последний комендант, Рихард Баер, был самым высокопоставленным офицером. Были его адъютант Карл Хёкер и адъютант Рудольфа Хёсса Роберт Мулка. Были глава охраны (капитан Франц Гофман) и два его главных приспешника (Освальд Кадук и Штефан Барецки), эсэсовский врач (Франц Лукас), стоматологи и друзья Капезиуса (Вилли Франк и Вилли Шац), эсэсовские офицеры из гестапо (Вильгельм Богер, Клаус Дылевский, Пери Броад, Иоганн Шоберт, Ганс Штарк), надзиратели (Генрих Бишофф и Бруно Шлаге), медицинские санитары (Йозеф Клер, Эмиль Хантль, Герберт Шерпе, Герхард Нойберт, Ханс Нижвицкий), ответственный за личные вещи заключенных (Артур Брайтвизер) и один капо (Эмиль Беднарек).

Как ни странно, некоторых из них уже признали виновными в ранних процессах. Артура Брайтвизера, например, приговорили к смерти в огромном освенцимском польском процессе 1946 года. В 1948 году наказание сменили на пожизненное заключение, но 11 лет спустя поляки депортировали его в Западную Германию. Он вернулся к гражданской жизни и работал бухгалтером, пока Бауэр не задержал его в 1961 году.

Но бо́льшая часть обвиненных франкфуртскими прокурорами до выхода обвинения успешно избежали наказания и вернулись к довоенным занятиям, не скрываясь. Например, адъютант Карл Хёкер оказался в своем родном городе Энгерсхаузен (Северный Рейн-Вестфалия) и вновь занялся банковским делом. Друзья Капезиуса, Вилли Франк и Вилли Шац, открыли довольно успешные стоматологические клиники в Штутгарте и Ганновере. Доктор Франц Лукас, гинеколог, начал карьеру с чистого лица и устроился помощником врача в Эльмсхорне, затем продвинулся до помощника главврача, и наконец – до главы отдела гинекологии. Больница попросила его отойти от дел после того, как в 1963 году в газетах вышел материал о его службе в Освенциме, но Лукасу удалось учредить успешную частную практику, прежде чем Бауэр наконец его арестовал. Пожалуй, самый вопиющий пример – Эмиль Беднарек: ему невероятным образом удалось получить репарации, как жертве лагеря, прежде чем стало известно, что он сам был садистом капо.

Все они обвинялись в «совершении убийства» высшей степени. Обвинения некоторых были обобщенными, потому что прокурорам не удалось найти конкретную жертву. Эти преступления были частью преступления самого Освенцима. Например, адъютанта Роберта Мулку обозначили единственным виновным в «подготовке и исполнении мер по истреблению», хотя не было ни одного свидетельства, указывающего на то, что он этим занимался. Бауэр знал, что по немецкому закону доказать вину без конкретного обвинения будет сложно. И совет защиты немедленно на это набросился. Адвокат Мулки, например, сказал, что в Германии не существует понятия «функциональной ответственности», и что «если закрыть глаза на все обобщающие, иногда полемические, комментарии в обвинении здесь не найти ни одного конкретного действия, в котором можно обвинить нашего клиента»[464].