словно свадебный шафер.

Никто не откликается на призыв.

Калоев недовольно хмурит брови.

Парень с бантом бросается к «студентам», подхватывает Нюру Озеркову и начинает с ней отплясывать. Они не находят подражателей, да и сама Нюра, освободившись от кавалера, возвращается к товарищам.

– Маркин! – окликает Калоев парня с бантом.

Тот подходит.

– Что смолкнул веселья глас? – шутливо, но с опасной ноткой спрашивает Калоев.

– Да беспокоятся они, что Трубникова нет, – смущенно говорит секретарь райкома комсомола Маркин.

Калоев надменно вскинул бровь.

– А представителя обкома партии им мало?

– Боятся – вдруг он справок не даст, а без справки никуда не сунешься.

– Передай им – справки будут! – покраснел Калоев. – Это я, Калоев, говорю!

– Да ведь они такие… – мучительно мнется секретарь. – Для них Трубников – закон… А он не пришел…

– Ну так он придет!

Щеголеватые сапоги шагают по влажной после недавнего дождя земле, наступают в плоскую лужу, давя в ней отражение месяца, подымаются по ступенькам крыльца.

Трубниковская собака, такая злая в недалеком прошлом, подняла голову, раздумывая – вылезать ей из-под крыльца или нет, и, лениво зевнув, закрыла глаза.

Трубников сидел в носках на постели и читал какой-то журнал. Он, конечно, слышал, что кто-то вошел, но поднял голову, лишь когда Надежда Петровна окликнула его.

– Егор, к тебе пришли!

– Добрый вечер… Моя хозяйка, – представляет Трубников Надежду Петровну.

Та шагнула было к Калоеву, протянув дощечкой руку, но тот будто не заметил ее, и рука женщины опустилась.

– О твоем аморальном разложении мы поговорим в другом месте! – с яростью бросает Калоев Трубникову. – А сейчас кончай волынку, гражданин председатель!

– Я вроде еще не заключенный. – Далекая усмешка тронула сухие губы Трубникова.

– Это я от многих слышал, – почти устало сказал Калоев. – В общем, ты сейчас придешь, скажешь ребятам напутственное слово, а потом катись на все четыре стороны. У тебя в распоряжении десять минут.

Проходя мимо освещенной изнутри боковушки Кочеткова, Калоев вдруг свернул к ней и резко отдернул занавеску. Сидящий на койке Кочетков поднялся.

Несколько секунд Калоев молча сверлит его взглядом, задергивает занавеску и выходит.

– Давай ордена, мать! – сказал Трубников Надежде Петровне. – Сегодня надо быть во всем параде!

Меж тем «веселия глас» окончательно замолк в клубе. Даже оркестрантам надоело играть впустую, и они с унылым видом выливают слюни из труб.

Ребята шушукаются по углам.

Вдоль стены прохаживается Калоев и инструктор. Калоев нервно поглядывает на часы.

– Совсем разложился… Удельный князь, многоженец!.. Как такого партия терпит?!

Но вот будто ветром разнеслось по клубу: «Трубников! Трубников!» – и весь народ хлынул в зал.

Калоев удовлетворенно улыбнулся – председатель был точен.

Вместе с инструктором по культуре Маркиным и другими официальными лицами Калоев занимает место на сцене, имея за спиной оркестр.

Грохнули аплодисменты, вновь задымились лучи юпитеров, застрекотали кинокамеры. Оркестр сдуру заиграл туш.

Калоев поморщился. Но когда в конце зала показалась небольшая фигура Трубникова при всех орденах, нашивках и медалях, аплодисменты стали под стать горному обвалу. Калоев, осудив себя за мимолетную досаду, мелкую для такого деятеля, как он, тоже захлопал беззвучно, едва разводя ладони. Появление Трубникова было триумфальным, но триумф этот принадлежал Калоеву.

Трубников поднялся на сцену.

– Слово имеет председатель колхоза «Труд» Трубников.

Лучи юпитеров скрестились на небольшой коренастой фигуре, обледнив смугловатое лицо. Тишина, лишь стрекочут кинокамеры.

Будущие студенты держатся кучно, в двух передних рядах, справа от прохода. К ним и обращается Трубников:

– Вот вы собрались покинуть колхоз. В институты учиться едете…

Аплодисменты.

– Хорошее дело!..

Чуть приметно улыбнулся Калоев.

Гром аплодисментов пронесся по залу.

– А кто у нас будет коров за дойки дергать?.. Кто будет навоз вывозить?.. Кто будет хлеб растить?..

Мертвая тишина.

– Не знаете Вот и я не знаю. Завтра буду говорить с каждым из вас в отдельности. А пока отдыхайте, товарищи!..

И в полной тишине – лишь по-прежнему стрекотала кинокамера, – даже не оглянувшись на президиум, Трубников вышел. Гулко прозвучали его шаги.

Утро. Трубников входит в правление. Кочетков работает за своим столом. В углу жмется с десяток любителей высшего образования.

– А где же остальные гармонисты? – спрашивает Трубников.

– Вернулись к мирному сельскому труду, – весело отвечает Кочетков, щелкая костяшками счет.

– Прошу обоих Трубниковых, Веру Болотову и Машу Звонареву, – говорит Трубников, проходя в кабинет.

– Своих-то без очереди! – ревниво шепчет Нюра Озеркова толстому, флегматичному Мише Костыреву.

В окно видно, как подъезжают к амбару груженные зерном грузовики. Колхозники, молодые и старые, помогают ссыпать зерно.

Трубников вручает пасынку, Тане Трубниковой – младшей сестре Алешки, Вере и Маше заранее приготовленные справки.

– Всем вам желаю удачи. А тебе, – это относится к Маше, – будущий агроном, особенно!

Ребята выходят.

Сейчас очередь Миши Костырева. Он быстро, шепотом спрашивает товарища:

– Опять забыл. Куда поступаю?..

Товарищ чего-то говорит ему на ухо. Миша проходит в кабинет председателя.

– А ты куда думаешь поступать? – Трубников снизу вверх разглядывает рослую Мишину фигуру, увенчанную круглой как шар головой.

– В этот… в институт, – запнулся Миша.

– Ишь ты!.. А я думал, ты к кузнечному делу присох. Ширяев стар, болен, мы рассчитывали, ты его место займешь.

Миша захлопал пшеничными ресницами, в глазах его мелькнуло что-то жалкое, но он промолчал.

– Вон как тебя разагитировали! – удивлен Трубников. – Скажи я тебе неделю назад – до потолка бы подпрыгнул! Значит, профессия кузнеца тебя не устраивает. В каком же чине-звании хочешь послужить народу?

Миша молчит.

– Так куда же ты поступаешь?

– …В парно… графический! – выпаливает Миша.

Трубников глядит на него с интересом.

– Пиши заявление… Пиши… Прошу отпустить меня на учебу и так далее… – Он протягивает Мише листок бумаги.

Миша берет из пластмассового стаканчика перо и, подперев языком толстую щеку, пишет заявление.

– Молот ты вроде ловчее держишь, – замечает Трубников. – Готово?.. Так вот, если в райкоме комсомола спросят, почему тебя не отпустили, покажи им свою писанину. А насчет кузнецы – все в силе!

На месте обескураженного Миши появляется Нюра Озеркова.

– От кого-кого, а от тебя не ожидал, – с искренним огорчением говорит Трубников…

В приемной Миша показывает свое заявление товарищам. Те смотрят и разражаются громким хохотом.

– Силен Мишка! Вот это выбрал специальность!

– Да объясните, черти!

– В полиграфический надо было, дубина!

Миша выходит из правления не один – его конфуз отбил охоту к продолжению образования еще у нескольких ребят…

– …Другим-то справки дали! – сухо блестя глазами, укоряет председателя Нюра.

– Борька на архитектуре, сама знаешь, помешанный, а Танька сызмальства всем деревенским кошкам клистиры ставила и лучше иной знахарки людей травами лечила. Тут страсть души. У Веры редкий голос, а Маша на агронома пошла – значит, не