к нам, так в другую деревню вернется. А у тебя какая страсть, какой талант? Лишь бы в город сбежать! Сама же говорила; не выйдет в иняз, так хоть в аптекарский!

– Я что, не могу себе судьбу выбирать?

– Нет.

– Это почему же?

– Потому что соплячка, потому что сама не знаешь, чего хочешь. Вот когда Ваську защищала, ты знала, чего хотела, а сейчас просто с жиру бесишься, легкой жизни захотелось!

– А может, вы мне сейчас всю судьбу ломаете?

– Нет. – Трубников улыбнулся. – Ломать-то нечего. Послушай меня серьезно. Если я тебя отпущу, значит, я как бы признаю, что любая, самая шальная, случайная жизнь в городе будет лучше, чем наша жизнь. Я не могу с этим согласиться. Иначе зачем я сам небо копчу? Нет, всем, что во мне есть, я убежден, что ты можешь быть счастливой и будешь счастливой здесь!

На лице Нюры – смешанное выражение обиды, удивления и какой-то стыдливой нежности. Видимо, еще никто не говорил с ней так. Закусив губы, с глазами, полными слез, она выбегает из кабинета.

– Следующий! – кричит Трубников, усмехаясь про себя.

Никого. Он подходит к двери, открывает ее.

В приемной пусто.

Вечер. В доме Трубниковых.

– Присядем на дорогу, – говорит Надежда Петровна Борьке, опускаясь на краешек лавки.

Мужчины – Трубников, Кочетков и одетый по-дорожному Борька – молча садятся на лавку.

Надежда Петровна со вздохом встает и идет к двери.

У крыльца уже ждет колхозный вездеход, где сидят три девушки – будущие студентки – и неизменный Алешка Трубников.

– Скорее, Борис, опаздываем! – кричит ему Вера Звонарева.

Борис кладет в «газик» чемодан и возвращается к матери. Они обнимаются крепко-крепко. Надежда Петровна изо всех сил сдерживает слезы.

– Пиши! – просит она.

– Ну, счастливо, Борис, – нарочито суховато говорит Трубников. – Веди себя не кое-как!.. – Он протягивает пасынку руку.

– До свидания, – говорит Борис и неожиданно для самого себя добавляет: – отец…

Они поцеловались. Борис пожал руку Кочеткову.

– Какие существуют ордера колонн? – с улыбкой спросил Кочетков.

Борис засмеялся и побежал к машине.

«Газик» рванул с места и вскоре исчез вдали…

Обком партии. Идет совещание, посвященное итогам сельскохозяйственного года. Кроме первого секретаря Чернова в кабинете находятся Калоев, заведующий отделом культуры обкома, Клягин и другие партийные работники.

– Все сроки вышли, – говорит Чернов. – Область должна рапортовать о хлебосдаче… А чем мы можем похвалиться? Как ни округляй, картина тусклая… – он ворошит какие-то бумажки на столе. – Скажи, товарищ Клягин, неужели ты все добрал?

Клягин разводит руками.

– Все, товарищ Чернов, и еще немножко… – Он потупил голову.

– Чепуха! – раздается резкий голос Калоева. – Есть в районе хлеб!

Чернов удивленно повернулся к нему, Клягин поднял голову, моргает глазами.

– Нам точно известно, что колхоз «Труд» утаил зерно, – отчетливо говорит Калоев. – Не верите – в закромах поищите!

– Так это на трудодни оставлено, – тихо говорит Клягин.

– Раз такое положение в области, надо предложить Трубникову сдать зерно, – решительно заявляет Калоев.

– Как в других колхозах, – поддакнул заведующий отделом культуры.

– Да знайте же меру, товарищи! – вскипел Чернов. – Одни бездельничали, другие вкалывали на совесть – нельзя всех под одну гребенку стричь!

– Трубников хочет баранку кушать, а рабочий класс не хочет баранку кушать? – будто для себя говорит Калоев.

– Колхоз «Труд» выполнил план хлебосдачи на сто восемьдесят процентов! И если Трубников запланировал зерно в оплату трудодня, что ж…

– Трубников, Шмубников, – бормочет Калоев словно в легком трансе. – Товарищу Ста-ли-ну рапортуем!.. При чем тут Трубников?..

Раннее утро. Дверь в кабинет Трубникова распахнута, мы видим его из приемной. Он сидит у окна, подперев голову рукой. За окном моросит сентябрьский дождик, будто слезы ползут по стеклу. С равными промежутками мимо правления проносятся тяжелые грузовики, высоко груженные мешками с зерном.

В правление заходит Прасковья. Долго, жалостливо глядит на Трубникова и бесшумно выскальзывает прочь. Трубников не заметил ее – взгляд его намертво прикован к окну…

Хозяйственный двор колхоза Уныло моросит дождь. У склада зерна люди в зеленых ватниках задергивают брезентом мешки, загруженные в трехтонку.

У одного грузовика, уже готового к отправке, захлопывают задний борт. Стоя возле кабины, Кочетков получает от начальника автоколонны накладную.

Семен Трубников запирает ворота опустевшего складского помещения.

– Ты чего домой не идешь? – окликает его Доня. В дождевике и высоких резиновых ботах, с кошелкой в руке, Доня, видимо, наладилась за покупками. Семен подошел к супруге.

– Зерно сдавали, нешто не видишь? – Он кивает на грузовики.

– Ладно брехать-то! Зерно когда еще сдали!..

– Значит, не все сдали, – степенно говорит Семен.

– Господи! – Доня закусила нижнюю губу. – Это ж наши трудодни вывозят!..

– Tс!.. Дурища!.. – Семен боязливо оглянулся на людей в зеленых ватниках. – Начальство знает, что делает… А мы… Мы и без Егорова хлеба проживем.

– Да как же он на это пошел? – с болью, но понизив голос, произносит Доня.

– Так его и спросились! – Он понижает голос до шепота – и в самое ухо жене: – Эго ему Калоев подстроил… за студентов. Только смотри. Тсс! – И громко, мстительно говорит Семен: – Нехай и в «Труде» люди за палочки вкалывают.

– Надо же!

– Это еще что! – довольный впечатлением, говорит Семен. – Его вовсе хотят из партии турнуть!

– …Врешь?! – говорит Доне ошеломленная продавщица сельмага, рябая деваха в перманенте.

Доня стоит у прилавка в окружении жадно любопытствующих слушательниц.

– Очень надо! По всей области звон идет, одни вы дуры темные…

– Чего же все-таки от него хотят?

– Ясно чего! Или, говорят, к законной жене вертайся, или партийный билет на стол!

– Неужто так и сказали?

– А вы думали, за двоеженство по голове погладят?

В магазин вошла Надежда Петровна. Она слышала последние слова, и смуглое лицо ее матово побледнело. Но ее никто не заметил.

– А Егор Иваныч что, – интересуется продавщица, – к брошенке вернется?

– Не… он Надьке преданный, – тихо замечает Полина Коршикова.

– Преданный, не преданный… Партийный билет-то один, а такого добра, как Надька, хоть завались!.. – ехидничает Доня.

– Донь… – толкнула ее в бок старуха Самохина, глазами указывая на вошедшую.

– А плевать я на нее хотела! – закусила удила Доня. – Не уважаю! Вцепилась мужику в портки, и пропадай все пропадом!..

– Грязная ты! – проговорила Надежда Петровна.

– А все чище тебя! – с торжеством отозвалась Доня.

Надежда Петровна, поникнув головой, повернулась и пошла к выходу.

Полина Коршикова нагнала ее, обняла за плечи.

– Это все неправда… неправда… Ну скажи, Поля? – в отчаянии спрашивает ее Надежда Петровна. – Ведь Егор не стал бы от меня скрывать?

Но Полина молчит, отводя глаза…

Трубников сидит у окна. Входит Кочетков, сбрасывает дождевик, вынимает какие-то бумаги из планшета и кладет в стол.

– Раскулачили подчистую! – натянуто шутит он. –