Дело даже не в сложных трюках, но во врожденной грации и плавности. Она есть у Свята, у меня — пластичность и талант другого рода. Я могу стать консервным ножом для каждого, вскрывая в фото самую суть.

Мои работы гремят. Чаще всего, это фэшн-съемки. Но самую большую популярность приобрели мои работы ню. Благодаря им я и прославилась…

— Какие планы, Саш?

— Вечером у меня? — напоминаю о договоренности.

Свят что-то прикидывает в своей голове, не спешит отвечать согласием. Это царапает изнутри, но я пытаюсь обернуть все в шутку:

— Ладно, хватит прятать от меня свою царевишну. Или боишься, что заревную?

Шутки-шутками, а думать, что мой родной и привычный, такой безумно близкий, Свят отдаляется, немного больно. Скорее даже больше, чем немного. Но вслух никогда не признаюсь. У него нет сложностей с противоположным полом, они есть только у меня, не стоит же топить всех по этому поводу…

— Скорее,она ревнует, — наконец, отвечает друг. — Думает, что меня слишком много в твоей жизни, и наоборот. Давай в кафе посидим.

Смотрит на меня, как будто извиняясь.

В горле внезапно першит.

Мы шли к успеху каждый своей дорогой, но все-таки вместе. Цеплялись, как могли. Я помню его злые слезы после сокрушительного провала первого проекта, на который он возлагал большие надежды. Он знает, как я рыдала, заедая мороженым разгромные статьи в свой адрес с клеймом «порнушницы».

Когда-то мы были друг для друга спасательным кругом. Островком спокойствия в бушующем море.

Мы были нужными в момент необходимости и сложностей.

Теперь, на волне успеха, когда пошли не только вложения наших трудов, но и сочные плоды, меня вдруг стало слишком много для Свята, и это задевает. Наверное, задевает, потому что я не смогла стать столь же нужной для кого-то, кроме него. Он — нужен кому-то еще, а я — нет. Алим — не в счет. Алим — моя большая и абсолютно слепая любовь…

— Саш, это ничего не меняет. Люблю тебя, знаешь же. Как самого себя, ты мне роднее родни.

— Да, я тебя тоже. Ладно. Мы будем у себя. Проверим, как сделали детскую, Алим?

Алим сосредоточенно и почти равнодушно кивает. Он активный, но говорит очень мало и редко. Я так волнуюсь по этому поводу, просто не передать, как. Может быть, мои постоянные разъезды так влияют? Мы везде и почти одновременно негде.

— Так что насчет кафе, Саш?

Еще секунду во мне теплится надежда зацепиться за эту возможность, а потом просыпается злючка и стерва: раскрутить на полную, взыграть, заставить все кругом гореть, все и всех: я это умею, знаю! Сыграть так, что и его потащит… Не любя, отыграть в животную страсть, и отзовется же…

«Моя темная душенька…», как однажды выразился Ким, жаждет крови. С трудом заталкиваю ее в себя поглубже.

С большим трудом…

— Не стоит. Знаешь, мы едва добрались до тебя. Валюсь с ног от усталости. Три восьмичасовых перелета за одну неделю даже для меня ту мач, а уж Алиму тем более нужен отдых. Рада была увидеться!

Торопливо целуя Свята в щеку, забирая надувшегося Алима, и быстро ухожу. Сбегаю!

Слышу за собой топот ног, Свят догоняет и дотрагивается до локтя, развернув меня к себе.

— Саш.

— Ну, что? — приваливаюсь к стене в узком коридоре. — Я все понимаю. Правда. Теперь я кажусь тебе навязчивой и вдруг стала проблемой, помехой. Ты даже в кафе пойти со мной стремаешься, переживая, что подумает об этом твоя пассия. А с хера ли тебе бояться, если между нами ничего нет?! Но, блин, ты выкраиваешь крохи своего внимания, смотришь при этом жалостливо. А мне на хрен не сдалась ни твоя жалость, ни чья-либо еще! Я желаю…

— Саш, тебя несет! — предупреждает Свят.

— Я желаю, чтобы эта пизденка того стоила. Стоила многих лет нашей дружбы и того, как мы не позволили друг другу упасть…

Фоном в моем голосе звучит: я не позволила тебе стать парнем-шлюхой, когда после взлета все пошло по пизде, и тебя одолевали мысли, что проще опустить руки и сдаться на попечение какой-нибудь милфе, который нужен красивый и молодой парень с твердым хуем.

В глазах Свята мелькают икры обиды: ему тоже есть что мне припомнить… Но именно сейчас не я отказываюсь, трусо отводя взгляд, а он не дает даже шанса объяснить его пассии, что я не угроза, блин!

— Только если вдруг снова станет хуево, сначала по всем своим бабам пройдись, окей? Пока! — добавляю последнее и выбегая, таща за собой сынишку.

Уже на лице мое лицо обжигает не только легким морозцем, но и стыдом: я вела себя как ревнивая тварь.

На волосы сыплет белым.

— Снег, — говорит Алим.

Сынишка задирает голову вверх и открывает рот, пытаясь ловить снежинки. Щелкаю его не раздумывая. У меня столько его фото, мамочки…

— А где твои варежки, парень? — спрашиваю, присев перед ним. — Вот же они, давай наденем.

Глаза щиплет слезами. Пора двигаться дальше. Больно, что именно сейчас, после разлуки… Блин, как некрасиво я все высказала Святу, будто жалею, что поддерживала его или выставляю счет с претензиями.

Говорят, искренним чувствам не столь важно, получаешь ли столько же в ответ, а я, видно, не доросла, не достигла еще этого понимания.

Алим обнимает меня, трогает щеки варежками с рыбками. Они довольно тонкие, но сынишка ни в какую не хочет надевать другие из-за рисунка больших и красивых рыб: рыб он обожает. Наверное, пора уже завести большой аквариум и обживаться полноценно, на одном месте, а не быть кочевой мамой.

— Шапка, — говорит сын, стряхивая с моих волос снежинки. — Где шапка?

При этом сынишка смотрит на меня глазами своего отца, глазами Расула, и в голове обрывками звучат прощальные фразы:«Будь умницей, береги ноги в тепле, носи шапку…»

Интересно, сам-то Мирасов шапку носит? И как его жизнь сложилась? Впрочем, плевать…

Я наш разговор до самой последний буквы помню. И пусть Расул считает себя крутым, у него никогда-никогда не будет такого сладкого умницы-сыночка, как у меня, который переживает за мои уши и накрывает их теплыми варежками, чтобы я не замерзла…

Разве можно замерзнуть, когда любят так бескорыстно?!

У меня поклонников хватает. Выберу кого-нибудь из них, вот, например, Захаров Никита Владимирович, крупный бизнесмен, из местных.

Мы виделись на выставке моих работ за границей, вот уже полгода вежливо