— Рассказать обо всем, что чувствую?

— Просто поговори со мной. — Она легла и закинула руки за голову, почти касаясь деревянной спинки. — Я ведь тебя не вижу, и ты меня не видишь; вот и комментируй каждое движение, каждое прикосновение. Помнишь, как красиво говорил в бассейне?

Сгорая от желания, она ждала впечатлений. И когда, наконец, ощутила на груди ласковые ладони, не смогла сдержать стон. Большие пальцы принялись поглаживать набухшие от удовольствия вершинки, и по телу пробежала легкая дрожь.

— Говори, — выдохнула Джемма.

— Красивее твоей груди нет на свете, — начал Элайджа, и хриплый, чувственный голос поведал все, что так хотелось услышать. Руки осмелели, и прикосновение утратило нежность, побуждая двигаться вместе с движением ладоней и пальцев. — Понимаешь, руки не самый чуткий инструмент, и описать впечатления нелегко. Поэтому…

Прикосновение губ отозвалось пламенем желания. Любимый говорил, не умолкая, рассказывая о совершенных линиях и бархатной коже, однако Джемма почти не слушала. Повязка на глазах лишила возможности видеть, но тело с готовностью восполнило утраченное зрение. Оно отвечало на каждое прикосновение и молило о продолжении.

Представлять доску и помнить расположение фигур оказалось задачей почти непосильной, и все же игра продолжалась до тех пор, пока Элайджа не оповестил:

— Слон бьет коня. — Заявление прозвучало почти как признание в любви.

— Моя очередь. — Джемма освободилась, на ощупь нашла его голову и притянула к себе. — Поцелуй меня, — шепотом приказала она.

Поцелуи Элайджи говорили красноречивее слов. Этот прозвучал дерзким, решительным предупреждением пирата нежной красавице. Пламя разгоралось с неудержимым напором.

— Ферзь бьет слона, — ответила Джемма и с удивлением услышала в собственном голосе откровенный голод.

— С тебя причитается, — немедленно прореагировал Элайджа и, не прекращая поцелуя, жадно прижался к укромному уголку в развилке. Джемма выгнулась, стремясь прильнуть и слиться воедино.

— Пешка на h6, — пробормотал Элайджа.

Джемма старалась вспомнить следующий ход. Да, она заранее все представила, все рассчитала, все предусмотрела. Но сосредоточиться так и не удалось: Элайджа снова провел по груди горячей ладонью, и мысли мгновенно померкли. Кажется, надо сделать ход пешкой? Может быть, забрать слона?

Элайджа потянулся к столу, и простое движение отозвалось новой волной наслаждения. Джемма подумала об этом, не обращая внимания на острые сигналы собственного тела, и вдруг вскрикнула: шеи коснулись холодные, мокрые от шампанского губы.

Кожа горела.

— Нет! — выдохнула она и повернула голову, хотя и не могла увидеть самого прекрасного на свете лица.

— Сейчас не твоя очередь просить о поцелуе, — со смехом остановил Элайджа. — Не поможет даже мольба.

— Я не привыкла умолять! — сердито отозвалась Джемма и сразу вспомнила следующий ход: — Конь бьет слона. Можешь требовать компенсации.

Теперь шею принялся щекотать холодный язык.

— О!

Губы скользнули по щеке и замерли в уголке рта.

— Я заставлю тебя умолять, — пообещал Элайджа. — Это мое главное желание.

— О!

— Ладья бьет коня, — прошептал он на ухо.

От звука вкрадчивого; таинственного голоса нетерпение переросло в болезненное томление. Джемма лихорадочно придумывала следующий ход, способный разбить планы коварного противника и принести звание лучшего мастера Лондонского шахматного клуба. Противник тем временем исследовал губами линию подбородка и щек, чем лишал остатков здравого смысла. Ах, до чего же чудесен, соблазнителен аромат чистого мужского тела!

Нет, мысли отказывались подчиняться. Больше всего на свете Джемме хотелось сорвать с глаз повязку, вцепиться в густые волосы мужа и целовать, целовать, целовать…

— Твой ход! — приказал Элайджа.

Джемма не ответила, потому что явственно ощутила, как он содрогается от сдерживаемого смеха.

Внезапно открылась одна простая, но бесконечно значимая истина: оказалось, что порой совсем нет необходимости выигрывать. Смысл жизни заключался не в победе, а в любви. Она любила Элайджу — любила всем сердцем, а значит, желала ему удачи и успеха, пусть даже в одной-единственной шахматной партии. Собственный проигрыш утратил обычное значение: совершенно не обязательно побеждать в каждом поединке.

— Ты выиграл, — признала Джемма осипшим от волнения голосом и наградила победителя внеочередным, непредусмотренным правилами поцелуем. — Поздравляю. — Она медленно подняла руку и сняла с глаз повязку.

Элайджа смотрел на нее сияющими глазами и улыбался.

— Ты играл без повязки! — возмущению не было конца.

— Немного схитрил. — Он откатился в сторону и сел. Джемма тоже поднялась.

— Неужели обманул?!

Поверить было невозможно! Безупречный, образцовый герцог Бомон не только вероломно снял повязку, но и не проявил ни капли раскаяния.

— Но зачем, зачем ты это сделал? Подожди! Я же гладила тебя по волосам и должна была заметить…

Элайджа позволил себе рассмеяться вслух.

— Должно быть, немного отвлеклась и не обратила внимания.

— Но зачем?

— Победа не главное. — Он склонился и нежно поцеловал ее в губы. — Я снял, повязку в самом начале игры, потому что хотел постоянно за тобой наблюдать.

Джемма нахмурилась.

— Надо было сказать!

Он посмотрел на нее, не скрывая восхищения.

— Ты прекрасна. Никогда прежде не доводилось видеть тебя обнаженной: ты всегда пряталась под одеялом.

— А я за тобой подсматривала, — призналась Джемма. — Пока ты одевался, лежала тихо и притворялась, что сплю. Тогда мы ночевали в парадной спальне, помнишь?

Элайджа обвел взглядом комнату.

— Какая разница?

— Разница в том, что ты пришел ко мне.

— Готов прийти к тебе куда угодно, только позови.

— Приходи, когда пожелаешь… всегда буду рада. — Джемма рассмеялась.

Однако Элайджа остался серьезным.

— Что-то не припомню, чтобы ты когда-нибудь ко мне приходила.

Джемма разрывалась между восхитительным ощущением блаженства и смущением.

— Потому что я не приходила.

— А сегодня расскажешь о своих предпочтениях?

Ее щеки вспыхнули румянцем.

— Ну…

— Уж не хочешь ли сказать, что репутация французов преувеличена?

— Возможно. — Меньше всего ей хотелось признаваться в собственной неопытности. — Видишь ли, я никогда… никогда не задерживалась надолго… я…