Оставим ненадолго вопрос о том, действительно ли свободный рынок — лучший инструмент экономического развития (хотя на протяжении всей книги я постоянно подчеркиваю, что это не так). Можно ли хотя бы сказать, что демократия и свободный рынок естественные партнеры, которые поддерживают и укрепляют друг друга?

Ответ снова отрицательный. Что бы ни говорили неолибералы, рынок и демократия вступают в противоречия на фундаментальном уровне. Демократия действует по принципу «один человек — один голос», рынок — «один доллар — один голос». Естественно, при демократии каждый человек имеет равные права независимо от того, сколько у него денег, рынок же дает больше прав богатым. Таким образом, демократические решения обычно противоречат логике рынка. Более того, многие либералы XIX века возражали против демократии, поскольку считали, что она и свободный рынок несовместимы. Они указывали на то, что демократия позволит бедному меньшинству провести законы, которые будут эксплуатировать богатое меньшинство (например, прогрессивную шкалу налогообложения или национализацию частной собственности), что разрушит стимулы для накопления богатств.

Руководствуясь этой точкой зрения, все современные богатые страны изначально предоставляли избирательные права только тем, кто владел определенным уровнем собственности или зарабатывал достаточно, чтобы платить налоги на определенную сумму. Некоторые условия упоминали грамотность или даже образование (например, в некоторых германских странах университетское образование давало избирателю лишний голос), что, разумеется, все равно было тесно связано с экономическим статусом человека и обычно использовалось в сочетании с условиями по поводу собственности или налогов. В результате в Англии, предполагаемой родине современной демократии, голосовать, даже после знаменитого реформистского закона 1832 года, могли только 18% мужчин. Во Франции до введения всеобщего мужского избирательного права в 1848 году (впервые в мире) голосовать могли всего 2% мужского населения из-за ограничений, касающихся возраста (нужно было быть старше 30 лет) и, что важнее, собственности и налогов. В Италии даже после того, как возрастной ценз снизился до 21 года в 1882 году, голосовать могли всего два миллиона мужчин (около 15%) из-за налоговых ограничений и требования грамотности избирателей. Знаменитый лозунг американских колоний, выдвинутый в борьбе против Британии, «Нет налогам без представительства» зеркально отражала экономическая подоплека избирательного права, обернувшаяся лозунгом: «Нет представительству без налогов».

Указывая на противоречия между демократией и рынком, я не ут­верждаю, что необходимо целиком отвергнуть логику рынка. При коммунизме полное отрицание принципа «один доллар — один голос» не только привело к экономической неэффективности, но и усугубило неравенство по другим критериям: политическому влиянию, личным связям или идеологической выдержанности. Нужно отметить, что деньги могут выступать уравнителем лучше, чем другие указанные критерии.

Они могут эффективно устранять нежелательные предрассудки в отношении людей определенной расы, касты или профессиональной группы. Гораздо проще заставить людей лучше относиться к членам дискриминируемых групп, если у тех есть деньги (и они могут выступать в роли потенциальных инвесторов). То, что даже открыто расистский режим апартеида в Южной Африке дал японцам статус «почетных белых», — яркое свидетельство «освобождающей» силы рынка. Однако какой бы позитивной ни была в некоторых отношениях рыночная логика, мы не должны, да и не можем, управлять обществом, руководствуясь исключительно принципом «один доллар — один голос». Если все предоставлено рынку, то богатые смогут исполнить свои самые потаенные желания, а бедным сложно будет даже выжить. Поэтому, например, в мире тратится в 20 раз больше денег на создание новых средств для похудения, чем на лекарства от малярии, которая каждый год уносит более миллиона жизней и разрушает еще несколько миллионов. Более того, есть такие вещи, которые просто нельзя покупать и продавать даже во имя оздоровления рынка. Судебные решения, государственные должности, академические степени и некоторые профессиональные дипломы (юристов, врачей, учителей, инструкторов вождения) — вот лишь несколько примеров. Если подобные вещи можно будет купить, то возникнут серьезные проблемы не только с легитимностью общества, но и с экономической эффективностью: необразованные врачи и неквалифицированные учителя снижают качество рабочей силы, а порочные судебные решения отрицательно сказываются на результативности контрактного права.

Демократия и рынки — это фундаментальные строительные блоки для создания достойного общества. Но они вступают в противоречие на базовом уровне, и нужно сохранять баланс между ними. К тому же свободные рынки не идут на пользу экономическому развитию (что я доказываю на протяжении всей книги), так что сложно утверждать, что демократия, свободный рынок и рост экономики образуют благотворный цикл, на чем настаивают злые самаритяне.

Принципы свободного рынка, продвигаемые злыми самаритянами, привели к тому, что все больше сфер нашей жизни попадают под воздействие рыночного правила «один доллар — один голос». Поскольку между свободными рынками и демократией существует естественное противоречие, рыночные принципы сдерживают демократию, хотя подобного и не предполагалось. Но этого мало. Злые самаритяне рекомендуют такие меры, которые активно подрывают демократические принципы в развивающихся странах (хотя напрямую это никогда не говорится). Их аргументы сначала звучат вполне разумно. Неолиберальные экономисты опасаются, что политика может отрицательно сказаться на рациональности рынка. Неэффективные фирмы или фермеры могут оказывать давление на парламентариев для получения субсидий и установления тарифов, которые дорого обойдутся остальной части общества, вынужденной покупать дорогие отечественные продукты; политики-популисты могут требовать у центробанка «печатать деньги» во время избирательной кампании, что приводит к инфляции и наносит вред в долгосрочной перспективе. Все верно.

Однако неолиберальное решение проблемы состоит в уходе политики из экономики. Утверждается, что нужно сократить до минимума весь объем деятельности правительства при помощи приватизации и либерализации. В тех же нескольких сферах, где правительству все еще будет дозволено действовать, нужно свести к минимуму свободу. При этом поясняется, что такие ограничения особенно необходимы в развивающихся странах, лидеры которых менее компетентны и более коррумпированы. Эти ограничения можно установить благодаря жестким законам, минимизирующим варианты выбора (например, требованию сбалансированного бюджета), или учреждению политически независимых институтов — центробанка, регулирующих органов, даже налоговой службы (такая автономная налоговая служба вводилась в свое время в Уганде и в Перу). Особенно важным для развивающихся стран считается подписание международных соглашений — в рамках ВТО, двусторонних или региональных о свободной торговле, по инвестициям, поскольку их лидеры менее ответственны и с большей вероятностью будут уклоняться от добродетельного пути неолиберализма.

Первая проблема необходимости деполитизации состоит в предположении, что мы точно знаем, где заканчивается экономика и начинается политика. А это невозможно, потому что рынки — сфера действия экономики — сами по себе являются политическими образованиями. Это политические конструкты, поскольку все права собственности и другие права, которые их подкрепляют, имеют политическое происхождение. Об этом можно судить по тому, что за многие из тех экономических прав, которые ныне рассматриваются как естественные, в прошлом приходилось вести жаркую политическую борьбу. Например, за права на собственные идеи, которые отрицались многими до введения прав на интеллектуальную собственность в XIX веке, за права не работать в юном возрасте, что не могли себе позволить многие бедные дети.