Но все же этих причин было недостаточно, чтобы снова впасть в глубокую апатию, разрушить едва построенное и разбазарить с трудом убереженное. Может быть, тут внесла свою лепту и работа — работа, которую он выполнял скорее из чувства долга, чем из внутренней потребности, работа без вдохновения, без страсти, без любви, работа, чуждая его сердцу. Он всегда любил свою работу, считал ее смыслом жизни. А теперь равнодушно тянул лямку, и нередко на него находило отчаяние: что, если он никогда больше не сможет работать как прежде, что, если вдохновение покинуло его навсегда?..

Все шло ни шатко ни валко, и к крупным неурядицам добавлялись тысячи мелких неприятностей, неизбежных в то время. Долль, казалось, утратил способность хоть сколько-то разумно распоряжаться финансами. Они вечно были на мели, денег никогда не хватало, а раз их все равно не хватало, несмотря на всю экономию, то с какой стати ограничивать себя? Почему бы не купить английские или американские сигареты? Какая разница!

Как назло, именно в это время у молодой женщины снова обострилась желчнокаменная болезнь, — то ли действительно организм не выдержал, то ли все это она себе навоображала. В доме опять завелись соответствующие лекарства, и на этот раз Долль не протестовал — теперь их желания совпадали. Они уносились в мир грез, мир окрашивался в розовые тона, все невзгоды забывались, они не чувствовали ни голода, ни холода и вставали с постели лишь для того, чтобы раздобыть еще «веществ».

Но добывать деньги становилось все труднее. Долль бросил работать — и началась большая распродажа. Они сбывали мебель и персидские ковры, картины и книги — ненасытная прорва засасывала их жизнь. Их силы, их мужество, их надежды, их последнее имущество — все утекало в эту бездну.

Им хватало хитрости скрывать свою пагубную страсть от окружающих: послушать их разговоры с Гранцовом, так работа двигалась семимильными шагами. Долль все время трепался о новых замыслах, придумывал замечательные истории — и снова все забывал, едва они выходили за гранцовский порог. Они жили в тумане грез, обволакивавшем их постельный склеп, где они лежали хоть и вместе, но поодиночке, витая каждый в своих мечтах…

Но наконец все зашло в тупик: продавать стало нечего, они растеряли все, что имели, да еще наделали кучу долгов, организм перестал реагировать даже на ударные дозы, и они начали думать с отвращением: пора кончать с этой дурацкой, бесполезной жизнью! Но они не кончали, как не кончал и весь немецкий народ, хотя причин было предостаточно! Они снова оказались в больнице: тут-то и попал он в это примечательное заведение на Эльзаштрассе, 10, о котором рассказывалось выше. Она, благодаря своей молодости, довольно быстро излечилась от последствий злоупотребления наркотиками — и уже давно уехала в городишко, чтобы собрать и привезти в Берлин остатки их вещей.

Теперь они снова попытаются начать все сначала. Снова — и при обстоятельствах куда более трудных, чем прежде. Они бездумно разбазарили солидный капитал дружбы, доверия, имущества и даже веры в себя.

Он поднимается из-за стола, стоящего посреди этой пыльной, запущенной комнаты, где на него со всех сторон словно бы с укором смотрят остатки его книжного собрания. Потянувшись, он выходит на балкон и смотрит на солнечную зелень внизу. Ни эти деревья, ни кусты, ни трава не помнят войны. Жизнь продолжается. Утешение, конечно, слабое, но лучше, чем ничего. Может, и он еще напишет свою книгу — книгу, которую все будут читать, которая будет иметь успех! Может, прямо сейчас, когда он стоит на балконе, на улицу заворачивает грузовик с остатками книг и мебели. Они все начнут сначала, они предпримут еще одну попытку — и на этот раз не сорвутся у самой цели!

Внезапно, хотя он стоит на солнцепеке, по телу пробегает озноб. Ему тяжело находиться в этом доме, где похоронено столько надежд. Он поспешно выходит на улицу, снова минует красно-белый шлагбаум и через несколько минут уже едет в электричке.

Так, мрачно думает он. Гранцов не должен считать, что я не в состоянии принимать решения и сваливаю свои проблемы на окружающих. Я хочу все выяснить до того, как придет грузовик.

Вскоре он уже шагает через эпицентр разрушений. Мало людей осталось на этих улицах, где семь лет назад кишели целые толпы — ни пройти ни проехать. Теперь шагай хоть по проезжей части — о машинах можно не беспокоиться: даже если кто сюда и заедет, то тащится еле-еле, лавируя между выбоинами в дорожном покрытии.

Долль тоже идет медленно. Руины залиты солнцем, кругом царит покой, в воздухе — неистребимый запах пыли и гари. Некоторые берлинцы надеялись, что развалины вскоре зарастут зеленью. Но мы живем не в джунглях, да и матушка-земля погребена под камнями — до сих пор ничего не проросло! Ни травинки, ни стебелька…

А раз так, дорогой мой, говорит Долль сам себе, то чему же ты удивляешься, на что жалуешься? Руины так быстро не зарастают — это и тебя касается, да-да, тебя в первую очередь! Ты уже немолод, а вспомни, каким ты был год назад — развалина, а не человек! Уже забыл, как лежал тогда в гигантской воронке, в которую превратилась вся Германия, а то и весь мир, и уповал на помощь «Большой тройки»? То-то же! Все-таки с тех пор многое изменилось в лучшую сторону. Кое-какая трава на руинах проросла. Имей терпение и иди дальше своей дорогой!

И он идет своей дорогой, и буквально через сотню шагов эта самая дорога приводит его к большому, неухоженному зданию, высящемуся среди развалин, — раньше здесь размещался Трудовой фронт. Он поднимается по лестнице, никто не спрашивает, зачем он пришел, не требует, чтобы он для начала заполнил анкету — родился, крестился, проживал; он идет к предпринимателю, и предприниматель этот человек современный.

Он открывает дверь и видит издателя Мертенса — безо всяких там секретарш, помощников и администраторов.

Десять минут спустя он покидает бывший штаб Германского трудового фронта. Гранцов оказался прав: Мертенс — человек не мелочный. Никаких разглагольствований, препирательств, попреков. Вопрос, краткое раздумье — и «да» в ответ.

Под мышкой у Долля сверток — ему подарили издательские новинки, — нагрудный карман распух от денег. А значит, не придется увеличивать прорехи на книжных полках и от долгового ярма он наконец-то избавится. Нужно просто работать, упорно и вдохновенно, и все будет хорошо.

Хотя почтовое отделение есть недалеко от его дома, как раз у остановки трамвая, небольшое и немноголюдное, он ищет почту здесь, среди развалин, расспрашивает прохожих. Ему не терпится покончить с делом, которое давно его гнетет. Он долго петляет среди завалов и руин и наконец находит здание почты: оно тоже изрядно пострадало, и народу в нем тьма.

Он долго топчется в очереди; наконец ему выдают ручку, бланки для почтовых переводов и квитанции. Пристроившись к высокому бюро, он начинает заполнять бланки. Суммы фигурируют немалые: понадобится много времени, много месяцев работы, прежде чем он сможет погасить задолженность. А сколько чудных вещиц они могли бы купить на эти деньги! Их обиталище стало бы напоминать человеческое жилье, а не звериное логово, если бы они не выбросили бездумно столько денег на эти поганые «вещества», на эту дрянь, которая к тому же подорвала их здоровье!