— А, Егор, вспомнил обо мне наконец-то?

— Да я и не забывал, Фархад Шарафович. Нам же поговорить нужно. Вопросов немало накопилось.

— Немало, да, соглашается он. Поехали тогда к Цвету. Навестим, а заодно обсудим то, что его касается.

— Хорошо. Я могу минут через тридцать-сорок быть на месте.

— Ну и отлично. Я тоже. Тогда встретимся уже в палате.

— А Айгюль будет? — уточняю я. — Я бы хотел с ней вопрос обсудить в вашем присутствии. Там есть серьёзные моменты, так что надо вместе всё проработать.

— Нет, она сейчас занята. С ней можем вечерком поговорить. Вместе, я не возражаю.

На этом и останавливаемся. Я уезжаю в госпиталь, а Ирина идёт получать новый кабинет, который раньше никак не использовался.

Я прыгаю в машину и мчусь к Цвету. Гостинцев никаких не успел купить… Ладно, буду надеяться, что Ферик привезёт всего побольше. И я не ошибаюсь. Зайдя в большой вестибюль, я его сразу замечаю.

Он стоит, накинув халат и даёт распоряжения помощникам, как переложить продукты и как нести.

— О, Егор! — окликает он меня. — Ну что, ты готов? Пошли тогда, я тебе сказать хочу кое-что.

Он поворачивается к помощнику и кивает на корзину с продуктами. Тот понимает без слов и тут же берёт её в руки.

— В общем, — говорит Ферик, останавливаясь у окна в коридоре. — Место не самое лучшее, но с тобой по-другому нельзя, похоже. Всё на бегу да на ходу. Можно было вечером за ужином обсудить, но с этим делом вообще непонятно, да и я один на один хотел с тобой… В общем…

Он берёт меня под локоть и поворачивает к окну.

— В общем, хотел без Айгюль с тобой поговорить. Понимаешь? Я знаю, что у вас с ней взаимная симпатия сложилась и даже что-то большее, хотя я предупреждал, чтоб ни-ни! Обоих предупреждал, между прочим.

Блин, как он узнал-то? Причём, это же давно было. Мы уж сколько с ней ни того… Вот так из ничего, на пустом месте получить проблемы я не хочу. Сейчас время для проблем не слишком подходящее. Снова начинают лезть мысли о Злобине.

— Фархад Шарафович, — начинаю я, напрягаясь.

— Тише-тише, — машет он мне. — Ладно, я же всё понимаю, дело молодое, взаимная симпатия, общее дело. Горько, конечно, что молодёжь не ценит и не выполняет слова старших. Не прислушивается. Но что поделать? Такая эпоха. Либерализм, самомнение, пренебрежение опытом. Но я не об этом.

А о чём тогда? Я невольно хмурюсь. Нет, из-за того, что у меня было пару раз с Айгюль убирать он меня не стал бы… Это тупо. Он уже вон сколько бабла поднял. И это ещё только начало. Совершенно не вижу причины меня валить. Он же понимает, что стоит мне выбыть, его собственное положение и влияние на Цвета и другие структуры, значительно ослабнет.

— Ты, Егор, многого добился с момента нашего знакомства. Я за тебя очень рад. Кто бы мог подумать, что ты с самим генеральным будешь дела иметь.

Я молчу, жду, не понимая пока, куда он клонит.

— Перспективы у тебя хорошие. Серьёзные перспективы. Ну, а я обещаю, что буду тебе помогать. Вместе мы добьёмся небывалых высот.

Так, за Айгюль, похоже предъявлять не будет…

— Но, помимо, дел, — продолжает он, — я хочу сказать, что отношусь к тебе очень тепло. Чисто по-человечески, невзирая на успехи и провалы в работе. Практически, как к сыну.

Ага, ну-ну, конечно же, как к сыну. Давай, говори уже, к чему клонишь…

— Вместе мы сможем влиять и на блатных, и на политиков. Думаю, ты бы мог со временем войти в верхушку нашего общества. В общем, Егор, я думаю, вернее, не думаю, а у верен в этом, и Айгюль меня поддержит. Короче, я хочу, чтобы ты женился на моей племяннице.

Чего? У меня глаза на лоб лезут… Ты же для неё хотел матёрого функционера. Аппаратчика с опытом бабками и политическим весом…

— Ты погоди-погоди, — смеётся он, наблюдая мою реакцию. — Ничего не говори пока, просто осознай, сынок.

Он хлопает меня по плечу и добродушно добавляет:

— Пора, пора тебе жениться…

Ага, пора…

Пора-пора-порадуемся на своём веку…

24. Дамоклов меч

Он смотрит на меня весело и по-отечески тепло. Просто добрый дедушка Мороз. Ферганский только…

— Фархад ака, — говорю я с улыбкой и прикладываю руку к сердцу, чуть склоняясь в поклоне. — Муаллим. Неожиданно слышать такие речи. Вопрос слишком серьёзный, чтобы вот так на лету, в больничном коридоре, я мог дать ответ, достойный вашего статуса и величины.

— Ничего-ничего, — посмеивается он. — Какой ответ, мой мальчик, можешь ничего и не говорить, и так всё ясно. Вы друг другу нравитесь, даже более того. Ну а всё остальное мелочи.

— Так мне ещё восемнадцати нет, думаете самое время в брак вступать? — хмыкаю я.

— Слушай, дорогой мой. Свадьба такая вещь, что за два дня не делается. Пока дойдём до свадьбы, ты уже совершеннолетним будешь, не переживай.

— А если у меня уже есть невеста?

— Мой мальчик, что ты говоришь, думаешь я не понимаю? У такого видного парня, как ты, обязательно будут девочки, поклонницы, желающие связать с ним судьбу. Конечно, они и у тебя есть. Дело молодое, как говорится. Но девочки-девочками, а жена — это другое. Тебе кажется, что ты ещё молод, но тебе же хватило возраста, ума и сноровки, чтобы сорвать цвет Айгюль.

— Что-что?

Нет, я просто балдею от постановки вопроса. Сорвать цвет Айгюль? Не засмеяться бы. В голове возникает Анна Герман.

Белый цвет

Черёмухи цвет

Это весны

Весёлый привет

Пусть везёт

Тому кто верит и ждёт

К сердцу всегда

Любовь дорогу найдёт…

— Что-что, — передразнивает он. — Я ведь тебе говорил, не ходи к Айгюль в спальню. Говорил? Говорил. Объяснял, что берегу её не для тебя? Объяснял. А ты что? Послушал ты старика? Нет, не послушал. А теперь, когда я прошу вернуть, то что ты взял, ты ведёшь себя как-то не слишком уверенно.

— Вернуть, то что взял?

— Конечно, — всплёскивает он руками. — Честь девичью, иначе, как Айгюль людям в глаза смотреть будет?

Он улыбается. Всё он знает, лис старый. И знает, что я знаю, что он знает, но, всё равно, не начну скандалить. Да хоть бы и начал, смысл не в этом вообще. Не в этом. А вот в чём? В чём смысл происходящего?

— А девочки твои… — продолжает Ферик, — это, как ты захочешь. Ты мужчина, тебе и решать. Будут силы и деньги, пожалуйста, хоть десять имей, никто и слова дурного не скажет. Но официальная жена только одна. Мы же в Советском Союзе живём, у нас коммунистов гарем запрещён.

— А вы в партию-то будете вступать? — спрашиваю я.

— А? — широко открывает он глаза и через пару секунд начинает хохотать.

— Всегда знал, — говорит он отсмеявшись, — что ты остроумный человек. Очень остроумный. Ну, пойдём, проверим нашего друга, а на эту тему потом поговорим ещё.

— Да, Фархад Шарафович, обязательно поговорим, — подтверждаю я.

Но сейчас мне не до этой чепухи, честно говоря. Я очень надеюсь, что мой преследователь, несгибаемый стрелок, выпустивший по мне уже три неудачных выстрела что-нибудь расскажет. Потому-что ситуация становится весьма нервной. Если он уже и в Москве до меня добрался, кто-то взялся за меня более, чем всерьёз. И этот кто-то выглядит серьёзнее, чем никогда.

Мы двигаемся по коридору и доходим до палаты Цвета. Он лежит в палате один, безо всяких соседей. На кровати набросаны газеты, на тумбочке минералка и мандарины. Братва греет.

Когда мы заходим, Цвет читает старую книгу в обтрёпанной обложке. Ни автора, ни названия не разобрать. Увидев нас, он откладывает её, укладывая развёрнутой на колени, обложкой кверху.

— А, — говорит он. — Пришли всё-таки.

— Здорово, — улыбаюсь я. — Ну как ты тут? Не выздоровел ещё?

— Лежу, отдуваюсь за тебя, — качает он головой.

— Он за тебя тоже лежал, — пожимает плечами Ферик и садится на стул рядом с кроватью.

Палата у Цвета небольшая, рассчитанная на двух пациентов. Но вторая койка свободна. В помещении светло и даже как-то уютно, несмотря на то, что это больница и никуда от этого не денешься.

— Ну, что же, брат, — улыбаюсь я, — теперь мы с тобой повязаны, можно сказать, кровными узами, да?

Я беру книжку с его колен и открываю титульный лист. Макиавелли Н. Сочинения. Ленинград 1934.

— Просвещаешься, государь? — хмыкаю я.

Он забирает книгу из моих рук, кладёт обратно и вопросительно кивает:

— Чего Ирку не привёл?

— Негоже своих девиц раздавать, — отвечаю я. — Да же, Фархад Шарафович?

Тот хитро улыбается и меняет тему.

— Что врачи говорят? — спрашивает он.

— Говорят, ещё неделю тут торчать, — недовольно отвечает Цвет. — Лежать я и в другом месте