наречиям и стереотипам. Да я и сам такой, чураюсь, шарахаюсь и привязан. Сиена жестоковыйна и равнодушна, как мачеха, поэтому здесь оказаться внутри хоть каких-нибудь стен – уже большое благо. Завис в книжном, среди книг на непонятном языке.

Фрески копятся на сетчатке зрительным холестерином, спорят друг с другом, забивая восприятие, – рассматривая эти потертости, начинаешь ощущать выступающую из стен соль.

Любые задержки возвращают равновесие и выравнивают эквалайзер, заземляют пристрастие к суете и мельтешению, которого здесь, как ни стараешься, не избежать. Гранитный камушек советского воспитания внутри до конца не избыть, даже и пытаться не нужно. Все равно вечером, когда ноги отходят от непривычной нагрузки, буду жалеть, что не захватил с собой из Москвы кипятильник и тапочки. Сан-Франческо

Капелла с росписями Лоренцетти слева от алтаря базилики Сан-Франческо (между прочим, XIII век, и внутри Сан-Франческо такой же полосатый, как Дуомо, но лишен колонн и не разделен на нефы, из-за чего сумрачный лес уже не напоминает) оказалась закрыта на реставрацию. В храме пусто, как на ночной площади, написанной де Кирико в лучшие его годы, гулко, но безмятежно.

В темноте, где свет проникает лишь через витражи (здесь они главная и самая заметная деталь убранства), откуда-то доносится хоровое пение – местные прихожане (точно так же было и в Сан-Лоренцо, и в храмах других городов, куда попадал во время вечерней службы) собираются в отдельных боковых капеллах, затерявшихся где-то в углу трансепта: их мало, и заполнить (отапливать собой) всю громаду собора они уже давно не в состоянии. Тем более настырные туристы, шмыгающие с фотоаппаратами туда и сюда.

Судя по экспликациям, собор набит сокровищами – старинными фресками и живописными триптихами-полиптихами, но мгла здесь такая, что все равно ничего не увидишь. Поэтому нет особенной разницы, на реставрации Лоренцетти или открыт, – доступа к нему все равно не будет. Я пытался шаманить в соседних капеллах, где тоже есть фрески (если в темноте пытаться смотреть на ощупь), но тщетно. Ограничился переживанием общей геометрии интерьера, из-за чего лоб начал подмерзать, а темечко обманчиво расширяться. Сан-Доменико

Больше повезло в Сан-Доменико (XIII век), где сразу же наискосок от бокового входа – небольшая капелла, от пола до потолка расписанная Содомой на темы жизни святой Екатерины79. И здесь светло. Но нельзя фотографировать – ко мне тут же подошел вежливый, но настойчивый служка, попросил убрать камеру: в исповедальнях рядом с боковыми капеллами уже сидели священники и принимали исповеди.

Рядом с одним стоял на коленях клиент, другой позевывал и смотрел на дорогие часы (а я как раз мимо проходил, услышал окрик из ларца – священники приманивают посетителей возгласами вроде «свободная касса», почему-то напомнившими мне жителей квартала «красных фонарей» – и, такой, думаю: может, мне тоже исповедаться, все равно ничего ж не поймет?), видимо, ждал. То ли когда процедурное время выйдет, то ли когда очередной грешник появится.

***

Сан-Доменико стоит боком у самых городских стен, как вагон, брошенный на самом краю пропасти без паровоза (отсюда открываются подробные панорамы на окоем – городские бока, окультуренные провалы, громоздкие стены и все то, что за ними) – алтарный нос его задран вроде бы выше притвора кормы, опущенного в рыночную площадь «ниже уровня моря» с автобусным разъездом. Так и видишь, что протагонист в плаще, отстояв мессу или же торопливо исповедавшись, выбегает из образцовой базилики, где есть и искусство, и святость, чтобы, «сверкая глазами, без следа раствориться в толпе отъезжающих». Этим притвором будто бы заканчивается зона исторической изжоги, уступающей место пыльной обыденности борго. Словно коммутатор органов чувств, с раннего утра работающий на повышенных оборотах, переводится в сторону периферического функционала.

Возможно, для этого у базилики самые громкие в городе колокола. Сан-Доменико начинает первым, а Дуомо, видимый на другой горе, подхватывает и идет за ним следом, позволяя вплетаться в общие перезвоны менее заметным церквям из других районов, словно бы воплотившимся в звуке до полного благорастворения воздухов. Дорогой оборотень

Википедия весьма кстати вспоминает цитату из романа «Ганнибал» Томаса Харриса, протягивая тонкую ассоциативно красную линию от поклонения мощам до эстетского каннибальства:

Он прекрасно помнил, как однажды забрел случайно в боковую капеллу одной из церквей Сиены и неожиданно заглянул в лицо св. Екатерины Сиенской, чья мумифицированная голова в безупречно белом апостольнике выглядывала из раки, выполненной в виде церкви. Увидеть своими глазами три миллиона американских долларов было для него точно таким же потрясением.

То есть у людей тут святыни и всякие важные паломнические дела, а некто ходит и тычет айфоном в разные стороны. Фуй, как нехорошо. И не объяснишь ведь на своем ломаном итальянском, что тебя только живопись Содомы интересует и ничего более.

О Ганнибале Лекторе я вспомнил здесь, чтобы подчеркнуть важнейшую особенность Сиены, способную упаковывать в себе массу разрозненных и неожиданных подчас сюжетов, ящеркой из-под валуна внезапно юркающих куда-то в сторону. Собирались лодыри на урок, а попали лодыри на каток.

Непредсказуемость – важнейшее достоинство высокого искусства. Особенно когда и если вторгается оно в реальную жизнь. Как будто в руку вложена записка. Нигде, пожалуй, ни в одном итальянском городе, включая Венецию, не встречал я такого количества возможностей для возникновения альтернативных историй – в границах экскурсии или одного дня вплоть до восприятия всего путешествия под каким-то чуть ли не случайным углом зрения, пойманным на одном из его перекрестков.

Твиты из Баньо-Виньони и Сан-Гальгано. День Тарковского

Пн, 20:37: Все эти дороги с серпантинами и плавными изгибами, струящиеся серой лентой, буравят извилины, точно шоссе это и есть раздутая и преувеличенная проекция мозга.

Пн, 20:43: Реверсивное движение, серпантин, круговой перекресток, еще один круговой перекресток, сельская дорога, скоростное шоссе, платный проезд (Милан – Рим), плавный серпантин, резкий серпантин, развязка, еще одно круговое движение (никогда не видел столько круговых развязок – они тут через раз), снова шоссе, дорога через город, резкий поворот, автозаправка, знак «осторожно, олени», тоннель, навес над дорогой, вновь дорога плавных изгибов – и так по кругу. Это важная часть дня, обычно остающаяся за кадром.

Пн, 20:46: Сегодня день проходит под именем святого Андрея Арсеньевича Тарковского. Потому что понедельник. Первая станция, если кто в теме, – Баньо-Виньони, вторая – Сан-Гальгано.

Пн, 21:00: Ехать по шоссе в Тоскане – все равно как попасть внутрь идиллических вторых планов ренессансных полотен: панорамы вокруг разворачиваются пасторальные. Вот так и смотришь живопись – внутри своего настроения, почти никогда не совпадающего с умиротворенностью, написанной художником.

Пн, 21:56: В Баньо-Виньони Тарковский снимал сцены