Пн, 21:59: Как Горчакова занесло в этот райский уголок, непонятно – он далеко на отшибе. Это совсем небольшой городок, с дорогим, как я понял по ценам в ресторанчике, курортом для состоятельных туристов. Японцев и немцев, в основном.

Пн, 22:00: Специалитет Баньо-Виньони – термальные источники, распробованные еще древними римлянами: руины античных терм стоят в парке слева от въезда в городок, и по ним струится тепленькая вода (сам видел, как странники разуваются и мочат ноги), за века проделав желобки то c аквамариновым, то с ржаво-оранжевым исподом. Запаха нет.

Пн, 23:11: Горячие ручьи стекают вниз по горе, превращаясь в водопады. Потом я спустился вниз – в парк Мулини, где уже совсем дикая природа, болота и природный бассейн неровной формы, заполненный водой…

Пн, 23:38: Бассейн имени Тарковского – на центральной площади, видимой с въезда. Сегодня он полный, в нем цветут кувшинки. Купель Горчакова окружена ресторанами, незаметными в фильме. Впрочем, есть здесь и церковь, а также отель.

Пн, 23:46: Яростно я мечтал об этом отеле с черно-белой комнатой, в которой неровная штукатурка, дверь в ванную, жесткая кровать и круглое зеркало. Долгое время представлял, что приеду в Баньо-Виньони и попрошу у портье именно этот номер, в котором, ну сами понимаете, сеньор Тарковски… Он догадается, о чем я, и вежливо закивает в ответ…

Пока не понял, что эти кадры Тарковский снимал отдельно – видимо, в павильоне80.

Пн, 23:50: Почему-то думал, правда, что отель этот находится прямо на площади и с другой («северной») стороны. Там, где церковь Сан-Джованни-Батиста. А на самом деле он не просто с другой («южной») стороны, но и выходит на площадь только своими тылами.

Пн, 23:51: В «Ностальгии» центральная площадь Баньо-Виньони выглядит заброшенной (печальное свойство выцветшего «техноколора»?), подернутой патиной и паутиной и, что ли, полустертой из-за постоянных дымов, методично нагнетаемых ассистентами на съемочной площадке…

Пн, 23:52: …тогда как в реальности это сочный, хотя и незамысловатый городок, словно бы увиденный Гуэррой и Тарковским в его идеальной проекции, не существующей в современности.

Пн, 23:52: Так как курорт оседлал крутую горку, с которой машина скатывается за несколько минут, кажется, что Баньо-Виньони словно бы специально создан для побега энтузиаста в экзотические обстоятельства.

Пн, 23:53: Немного иное хотел сказать: сценарист и режиссер увидели небесный Баньо-Виньони, в котором нет ничего, кроме их высокой фантазии.

Пн, 23:54: Если бы не история с «Ностальгией», я бы сюда не заглянул, даже когда ехал мимо, то проехал бы, как проезжаю каждый день мимо городков с изысканными средневековыми колокольнями и замками на холмах, – здесь по ландшафту разбросано так много средневековых руин, что глаз чуть ли не автоматически начинает предчувствовать их, ощупывая расстояния.

Пн, 23:55: Там, где в российском пейзаже зрачок упирается в панельную многоэтажку, трубы котельной или, в лучшем случае, в элеватор, Тоскана подтаскивает какую-нибудь затейливую, весьма живописную развалину.

Пн, 23:56: Особенно когда съезжаешь с очередной плавной горки вниз, словно готовишься то ли нырнуть с вышки в воздушный бассейн, то ли, напротив, взмыть Гагариным резко вверх в духе «высоко сижу – далеко гляжу».

Пн, 23:56: У путешествия по путеводителю совсем иная логика – калейдоскопа, а не причинно-следственных связей. Верстка здесь определяет больше, чем история или культура с искусством.

Пн, 23:57: В разрушенном (остался лишь остов) аббатстве Сан-Гальгано, стоящем посреди поля, Андрей Тарковский снимал вставки в «Ностальгию» и ее финал, с «самым длинным» кадром, которым гордился.

Вт, 00:12: Внутри (вход 3.5 €, пресс-карта не канает) роскошная акустика, наполняющая голые своды ревом самолетов, пролетающих над аббатством.

Вт, 00:14: Дорогу к руине прямо передо мной переползла гадюка, не знаю, что это может значить. Шипела, извивалась, вставала столбом, выпуская язык, пока не доползла до стены, где начала искать щель. Зрелище жуткое и завораживающее…

Вт, 00:25: Внутри бокового нефа китайские новобрачные устроили фотосессию, над ними голуби дрались на остатках одинокой капители; в зияющие провалы готических окон бьет солнце (сегодня снова солнечно).

Вт, 00:26: Пустые глазницы аббатства смотрят на каменную деревушку с церковью круглой формы, которую я знаю по фотографиям, – это из нее извлекли фрески Амброджо Лоренцетти, которые выставлены сейчас в комплексе Санта-Мария-делла-Скала. Так что наверх я карабкаться не стал, чего жадничать? День выдался сколь насыщенный, столь и спокойный.

Вт, 00:28: Мне рассказывали, что аббатство особенно эффектно выглядит ночью, подсвеченное прожекторами (а иногда в нем проводят концерты), но я хотел есть и поэтому поехал поближе к Сиене (а это примерно минут 45 до ближайшего Куба, где я и оторвался на закате).

Обретенное время. «Ностальгия» Андрея Тарковского, фильм 1983 года

В одной из первых сцен русский писатель Андрей Горчаков (Олег Янковский), путешествующий по Италии в поисках следов русского композитора XVIII века, объясняет своей переводчице Эуджении (Домициана Джордано), пытающейся читать русские стихи в хорошем, но переводе, что поэзия переводу не подлежит.

Более того, вообще невозможен перевод одного вида искусства в другой, хотя, кажется, именно этим Тарковский занимается во всех своих фильмах.

Их намеренно замедленный хронотоп с зависаниями и долгим вглядыванием камеры в интерьеры, картины и натюрморты, продолжительные проходы вдоль пейзажей или, например, фронтальные мизансцены, в которых ничего не происходит, кроме дождя, во-первых, провоцируют автоматические сравнения с живописью (Тарковский – явный предтеча видео-арта и плавных смен планов у Билла Виолы или цифровых портретов Роберта Уилсона), а во-вторых, должны действовать так же, как беллетристика, где символы, возникающие из текстовых масс, порождают у читателя собственные мысли и ассоциации. Когда сознание то подвисает над уровнем букв, а то пьяффе скачет вперед, опережая развороты авторской мысли.

Персонаж Янковского, мучимый в Италии тоской по родине («хуже горькой редьки мне надоели все эти ваши красоты…»), безуспешно пытается перейти из эстетической стадии сознания, как завещал великий датчанин, к высшей из всех возможных, религиозной.

Впервые встречая возле бассейна с серными водами Баньо-Виньони странного человека Доменико, которого все местные считают безумным (Эрланд Юзефсон играет здесь Иннокентия Смоктуновского, безуспешно пытающегося выйти из образа князя Мышкина), Горчаков говорит Эуджении, что, мол, какой же он сумасшедший, если у него есть вера?

Эстетическая стадия отдельного интеллекта и всей культуры в целом, изначально бывшей главным обиталищем и проводником трансцендентности, выродилась в глянцевое и повышенно декоративное (далее уже чистый дизайн) «искусство для искусства».

Сам Тарковский отдал изысканному эстетизму полную меру, хотя, конечно, поиски его, начиная с манифеста «Страстей по Андрею», двигались в противоположном направлении – туда,