Она фыркнула с таким презрением, словно мы говорили о жирном политике-националисте в вельветовых штанах, женатом и с детьми.

Почему нет? Почему я не могу быть влюблена в Самира? Что тут такого удивительного? С тех пор как Аманда начала встречаться с Лаббе, она начала воспринимать Самира как свой благотворительный проект. Самир такой умный. Самир такой смешной. Самир такой умный. И такой смешной. Я говорила, что он умный?

– Нет, – покачала я головой. – Нет. – У меня не было сил задаваться вопросом, люблю я Самира или нет. Возможно, в тот момент я лгала, но я не знала, что еще мне сказать. – Я не знаю. Мне тяжело, Аманда. Мне нравится Самир. С ним проще, чем с Себастианом. С Себастианом…

Мне даже не нужно было заканчивать предложения. Можно было спокойно дать Аманде додумать все самой. Ей лучше было бы зарыдать, чтобы мы рыдали вместе. Аманда бы этого не вынесла. Она ненавидела, когда кто-то другой, не она, был в центре внимания. Но можно начать плакать, когда она успокоится. Чтобы она бросилась меня утешать и перешла на мою сторону. Но у меня не было сил даже на рыдания.

– Я сама не знаю, как это случилось. С Себастианом нелегко, а Самир…

Аманда возмущенно посмотрела на меня.

– Я поговорю с Самиром, – пообещала я. – И с Себастианом тоже, но ты должна дать слово, что никому ничего не скажешь. Ни Лаббе, ни Себастиану. Он не должен узнать. Он слетит с катушек, если узнает.

– Конечно, я никому ничего не скажу.

Возможно, она уже успела рассказать Лаббе, подумала я.

– Спасибо.

– Я умею держать секреты, – всхлипнула она с раздражением.

«Когда же она научится говорить грамотно?» – подумала я. Держат слова, а секреты хранят. Но это был не самый удачный момент для урока словесности.

– Спасибо, Аманда, – повторила я.

На улице было темно как в гробу, хотя на часах только что пробило четыре. Добро пожаловать в декабрьскую Швецию. Успокоив Аманду, я вышла на улицу и позвонила Самиру. Он по-прежнему не брал трубку. Я позвонила четыре раза подряд. Отправила сообщение. Оно было «просмотрено», но Самир сразу после этого отключился, не ответив. Пока я шла, к остановке подъехал автобус, и я села в него. Снова набрала номер. Включилась голосовая почта. Я оставила сообщение, что нам нужно поговорить. Не хотела дожидаться, пока вернется Себастиан. Я должна сделать это до того, как кто-то меня остановит, до того, как я передумаю.

Самир был зол, когда уходил. Еще до появления Аманды. Я не хотела, чтобы он на меня злился, не хотела, чтобы думал, что я его стыжусь.

В вагоне метро два окна были открыты, впуская ледяной воздух. Но даже он не мог перебить запах пятничной попойки и предрождественских закупок. Все сиденья были заняты сумками с покупками и людьми. Поезд медленно полз в центр. Я пересела на другую линию, там людей было поменьше.

Кристер рассказывал нам об одном исследовании, в котором изучали продолжительность жизни людей в разных районах. В районе метро «Багармоссен» люди жили в среднем на пятнадцать лет меньше, чем в районе метро «Дандерудс шукхюс». В поезде в направлении Тенсты стариков не наблюдалось. Как и молодежи. Только мужчины и две женщины в платьях до пола и платках с колясками.

Может, всех девушек моего возраста держат взаперти в квартирах, чтобы они, не дай бог, не вошли в контакт с эрегированным пенисом, и пристально следят, чтобы несчастные узницы не выбросились из окна.

В кармане куртки у меня перцовый баллончик. Мама привезла мне его из Франции. Однажды я нечаянно нажала на кнопку, когда баллончик был в кармане. Я ничего не заметила, но когда вынула руку и провела по волосам, глаза словно обожгло огнем. Они горели еще два часа после этого. Мама хотела везти меня в больницу, но папа просто потащил меня в душ и мыл лицо теплой водой, пока жжение не прошло. Потом он позвонил приятелю, который работал врачом, и тот выписал рецепт на мазь и ополаскиватель. Воспаление быстро прошло. Папа потребовал, чтобы мы выбросили баллончик, но мама отказалась. Маме было плевать, что у меня могли возникнуть проблемы из-за ношения оружия, она говорила, что моя безопасность для нее важнее. Важнее чего? Проблемы были бы у меня, а не у нее. Но теперь я была рада тому, что он был со мной. Когда напротив меня сел парень, я опустила глаза в пол и покрутила баллончик в кармане.

Я старалась ни с кем не встречаться глазами. Я думала сесть ближе к мамам с колясками, но они так поставили коляски, что перегородили путь к свободным местам. Последняя станция на голубой линии называлась «Тенста сентрум». Все вышли вместе со мной. Я шла медленно, чтобы зайти на эскалатор последней. Я заранее вбила адрес Самира в GPS и проверила, куда мне идти, но не хотела доставать телефон с картой из риска попасть в неприятности.

На улице было полно народу. Женщин поджидал паренек лет одиннадцати. Я заметила еще трех женщин в мешковатых одеждах, выходивших из супермаркета. Остальными на площади были мужчины. Мужчины, мужчины, мужчины. Самир не рассказывал, что живет в Тенсте. Удивилась ли я, когда узнала это? Наверно. Может, потому что это была именно Тенста. Как банально. Но я никогда не была там и не знала, чего ждать.

Лотков с овощами и фруктами? Ковров с разложенными на них на продажу фальшивыми часами и пластиковыми сумками с эмблемой Гуччи? Жареного миндаля и каштанов? Семей с девятнадцатью детьми, играющими в футбол? Стариков, склонившихся над шахматными досками, головорезов, похожих на Роки, с перебинтованными руками, совершавших пробежку на улице в толстовках с поднятым капюшоном, которым аплодировали прохожие? Питбультерьеров Рэдбул? Шафрана и чеснока? Игру в шары? Не знаю. А может, я думала, что этот район похож на тот, где живет Деннис. Мы с Себастианом однажды заехали за ним туда, но это был обычный скучный район с домами коттеджного типа. Такой же запоминающийся, как пластиковый стаканчик. Совершенно невыразительный. Но Тенста была не такой. Она напоминала дырявый контейнер без крышки. Может, летом тут получше, но зимой в темноте и без листвы это было одно из самых уродливых мест, которые мне доводилось видеть.

Политики и журналисты, гордящиеся тем, что живут в Тенсте, должно быть, совсем из ума выжили. Или у них у всех есть вторая квартира в центре.

На одной площади рядом со входом в метро я насчитала четыре разбитых фонаря. В голове раздался серьезный голос Кристера. Если бы он узнал, что я решила поехать сюда, он кивнул бы и назидательно произнес: «Это настоящая Швеция, Майя. Вот так она выглядит». Но это не настоящая Швеция. Как Эстермальмсторг или стокгольмские шхеры или Страндвэген не настоящая Швеция. Уродливая – не значит настоящая.

Я перешла площадь и присела на остановке проверить карту. Одной рукой я держала телефон, другой сжимала в кармане баллончик. Я говорила себе, что я не расистка и что я не боюсь этих людей. В голове звучал мамин голос: «Проявлять осторожность не значит бояться». Я сверилась с картой. Самир жил в пяти минутах ходьбы от станции метро. Когд автобус отъехал (водитель так спешил, что поехал с еще открытыми дверьми), я встала и пошла по асфальтированной дорожке. Я шла одна. Никто не выгуливал собаку, никто не толкал коляску с ребенком, никто не совершал пробежку, никто никуда не шел, кроме меня. Я шла мимо граффити, мимо разобранных велосипедов, прицепленных к опрокинутым стойкам, сквозь пропахший мочой туннель и мимо двух пустых детских площадок.