– Мадемуазель? – раздался снова голос продавщицы, выдернув меня из глубин моей памяти, которая казалась мне сейчас запертым склепом, ключ от которого мне дали только сейчас.

– Ваш чек. – Она опять вернулась в торговый зал, где женщина и ее дочка-подросток пытались привлечь ее внимание.

– Подождите, мадам, – сказала я.

Она повернулась ко мне, и я показала на телеэкран.

– Этот фильм и этот актер. Вы, случайно, не знаете, кто он? Я пытаюсь его вспомнить, но… – Я покачала головой. – Не могу.

Она повернулась к экрану и наморщила лоб.

– По-моему, это американский актер… Уэс Уильямс. – Она еще пару мгновений смотрела на экран. – Да, точно он.

Я смотрела на экран, на обаятельную улыбку актера, смотрела, как он закуривал сигарету.

Продавщица смерила меня удивленным взглядом, словно я прилетела с Марса.

– Я думала, что все американцы знают Уэса Уильямса.

Она ушла к другим клиентам, а я все смотрела на экран. Дело в том, что я знала этого актера. Знала всеми клеточками моего тела. Уэс Уильямс – мой… отец.

Я закрыла глаза и снова услышала шорох ветра в кронах пальм и тихий звон ветряных колокольчиков… На этот раз я маленькая, лет семи, не больше. Я бегу вокруг лужайки возле дома в Калифорнии, в Сан-Диего. Это тот же самый дом, как в моих предыдущих видениях, только на несколько лет раньше.

Возле бассейна лежит в шезлонге красивая женщина и читает журнал. Я подбегаю к ней и устраиваюсь у нее под боком.

– Мамочка, – говорю я, играя золотым браслетом на ее запястье. – Когда папочка приедет домой?

Она снимает большие темные очки, и я вижу, что она недавно плакала.

– Я не знаю, доченька, – отвечает она. – Надеюсь, что скоро.

Скачок во времени. Мне уже десять лет, может, одиннадцать. На мне вельветовые брючки и водолазка. Я стою на лужайке возле дома и лижу попсикл. Из кухни доносятся крики. Мужской голос. Женский плач. Звон разбитой посуды.

– Уэс, остановись! Пожалуйста, остановись!

Я вбегаю в дом и вижу, что мама стоит на коленях и умоляет отца не уходить.

– Я больна, – говорит она. – Ты не должен меня бросать. Я… не знаю, что мне делать. Подумай о Каролине. Уэс, пожалей нас, не уходи!

Внезапно они замечают меня.

– Доченька, – говорит мама, вставая и сдерживая изо всех сил слезы. – Мы с папой просто… немного поспорили.

– Все в порядке, котенок, – говорит папа, подходя ко мне. Он старше мамы лет на пятнадцать. Он хлопает меня по плечу и закуривает сигарету. – Беги на улицу и поиграй.

Я бросаюсь к маме.

– Мама! Ты правда… больная?

– О, у меня все в порядке, доченька, – отвечает она. – Доктор даст мне лекарство, и я поправлюсь.

Я гляжу на отца, потом на мать и понимаю, что моя жизнь уже никогда не будет такой, как была, хотя ее тоже нельзя было назвать нормальной. Меня сотрясают рыдания.

Развод родителей покачнул мой мир, а потом и онкология у мамы. Перед моим мысленным взором проходит печальное слайд-шоу – капельницы, бесконечные пузырьки с таблетками, больничные палаты. И вот я, уже подросток, стою рядом с отцом на маминых похоронах. Справа от нас большая гора земли; два парня опускают гроб в могилу. Я держу красную розу и бросаю ее на гроб.

Мы с отцом долго стоим у свежей могилы.

– Папа, как ты думаешь, мама найдет счастье на небесах?

– Конечно, детка, – отвечает он, закуривая сигарету. – Знаешь, я хотел сообщить тебе, что уеду на несколько недель. У нас съемки в Юте. За тобой присмотрит моя знакомая. Ее зовут Джулия.

Джулия. Это имя царапает мой слух.

– Джулия классная, – говорит он, и я вижу искорку в его глазах. – Тебе будет с ней весело. И кто знает, может, она навсегда останется с нами.

Могилу мамы еще не засыпали землей, а отец уже заговорил о другой женщине. Я гляжу в окно его «Порше 1977» и плачу всю дорогу до дома…

– Извините, – пробормотала женщина, нечаянно задев меня, и вернула меня в нынешний день. Я стояла в «Галерее Лафайет» между стойками с женскими платьями, и мне было плохо.

Туман наконец рассеялся, и моя жизнь вернулась в фокус.

Я знала, кто я такая.

Мой мозг обрабатывал так много информации, что я даже не заметила, как вернулась на улицу Клер, вошла в лифт и материализовалась, словно призрак, в моей квартире. У меня болели все кости, веки налились свинцовой тяжестью. Я уронила голову на подушку. Казалось, мое сознание больше не могло справиться с грузом воспоминаний, загруженных с такой скоростью. Я закрыла глаза. Сон стал моим единственным спасением.

Когда я открыла глаза, возможно, прошли часы или только минуты, но из сна меня выдернул зазвонивший на кухне телефон. Еще не придя в себя, я спрыгнула с кровати и побежала по коридору.

– Миссис Уильямс? – Голос был мужской, незнакомый, с американским акцентом.

– Да, – растерянно отозвалась я.

– Пожалуйста, выслушайте меня. Мне нужно поговорить с вами. На крайне важную тему.

– Окей, – опасливо согласилась я.

– Я Эдвард Стерн, – продолжал он. – Я из Лос-Анджелеса, из фирмы, которая ведет финансовые дела вашего покойного отца Уэса Уильямса. Как я понял, вас удалили от него, когда вы были подростком, вот почему вы, вероятно, не в курсе нынешнего положения дел.

– А что там? – спросила я.

– Я перейду к этому, – сказал он. – Итак, когда ваши родители расстались, он передал дом в Сан-Диего вашей матери, а она, умирая, оставила его вам.

– Я ничего не понимаю.

– Потерпите немного. Я перехожу к сути. Когда умер ваш отец, восемь лет назад, в завещании, которое у нас было, ничего не говорилось о том, что у него есть дочь.

– Пожалуй, в этом нет ничего удивительного, – фыркнула я. Мой мозг был полон оживших воспоминаний о моем детстве, в основном грустных. – Отцовская забота не числилась в списке его приоритетов. В отличие от интереса к женщинам.

– Вот именно, – согласился он. – Ввиду отсутствия ближайших наследников большая часть его наследства, после положенных выплат, перешла в доверительное управление, где и остается ныне. Деньги находятся там, и никто не претендует на них. – Он кашлянул. – Ведь вы знали о смерти вашего отца, верно?

– Да, – ответила я, и новые осколки оживших воспоминаний ударили в меня шрапнелью. – Я увидела сообщение об этом на обложке журнала «Пипл».

– Думаю, вам известно, что ваш отец находился в последние годы жизни в суровой деменции.

У меня встал комок в горле, и я с трудом сглотнула. Так вот, вероятно, почему он никогда не искал меня.

– Вообще-то… я не знала этого.