– Ты не виноват, – сказал мальчик и погладил отца по щеке, – не плачь.

Фабьен закрыл от страха глаза, вытер слёзы, а когда вновь открыл, не увидел уже никого.

Ребекка стояла у постели Жоэля и смотрела на брата. Тот спал так спокойно, будто ничего не тревожило его. В тот день, когда несчастный Юбер принёс мальчика, она сама возвращалась в лес. Выбежала из дома через час после того, как вернулась. Ходила по комнате, смотрела в окно, но сколько ни вглядывалась в эту темень ветвей, Жоэль не возвращался. Тогда Ребекка вышла из дома так же незаметно, как и в первый раз; на неё никто не смотрел. Она побежала в лес, к тому самому месту, к тому кусту высокого папоротника, в который завела брата, но Жоэля там уже не было. Его не было и в ста метрах от него, его не было ни за одним деревом, ни в каких зарослях, он не откликался, не издал ни звука, он будто исчез. Около двух часов Ребекка бродила по лесу, ноги её еле плелись. Когда же она вернулась обратно, в доме уже была паника. Ирен кричала и звала Жоэля, поднялась наверх, потом прибежал Юбер… Всё было как в тумане. Ребекка только плакала и плакала, боясь признаться, в какой стороне проклятого леса оставила его. Если б не Юбер, может, она и не увидела бы больше брата.

Было уже далеко за полночь, когда Ребекка оторвала себя от мучительных, разрывающих память воспоминаний. Она припала к постели Жоэля, положила голову ему на грудь и тяжело вздохнула. Жоэль вздрогнул и открыл глаза. Ребекка включила лампу и посмотрела на брата. Ей показалось, что он смотрел на неё каким-то детским, но осмысленным взглядом. Ребекка погладила его по волосам.

– Жоэль, – произнесла она дрожащим шёпотом, – Жоэль, ты слышишь меня?

Мальчик моргнул так, как не моргал раньше – долго, с паузой, – и, казалось, даже улыбнулся. Да, он улыбался уголками губ, а после моргнул ей снова. Ребекка вскрикнула и закрыла рот рукой. Только бы не спугнуть… «Только не напугай его», – заклинала она себя, гладя брата по рукам, целуя его горящие щёки.

– Ты вернулся, вернулся, – шептала Ребекка. – Прости меня, Жоэль, это я виновата во всём.

В темноте полуночной комнаты нервно дрожал фитиль, играя замысловатыми тенями на высоком потолке.

– Я никому не скажу, – еле слышно сказал Жоэль.

Ирен Лоран не считала себя виноватой в смерти Юбера.

– Этот конюх сам виноват, – ворочалась она в измятой постели. – Никто не просил его гулять в лесу. Во всём виноват Фабьен, как и тогда с Жоэлем, во всём был виноват только он.

Перед сном Ирен хотела заглянуть к сыну, но так и не зашла. Она редко к нему заходила – только в те разы, когда он кричал; немного было таких дней. Жоэль напоминал ей о страшном, возвращая в тот вечер, в тот день, который она пыталась забыть. Ирен смотрела в пустую стену, в ветвистые тёмные тени на ней; они шевелились, сплетаясь ветвями, пугая и будто зовя за собой. Уже хотела погасить трескучую лампу, как тёмная стена перед ней разверзлась, показав и людей, и залу, и былую роскошь тех дней. Вальс играл переливистыми минорами, люстры – огнями, люди – ужимками перетянутых тел.

– Какой у него слух, – сказала старая тётка Кларис, когда Жоэль вышел из-за фортепиано.

– На него вся надежда… – Ирен любовалась сыном.

– И в кого он такой одарённый?

– Всё в меня, Кларис, всё в меня…

Жоэль подошёл к матери и взял её за руку.

– Что такое, mon cher? – не опуская на сына взгляда, спросила Ирен.

– Я хочу поиграть, а мне не с кем… – сказал он.

– Ох, кому же нужны эти детские игры, мой мальчик… – Старая тётка Кларис направила на него пенсне. – Вам нужно учить нотную грамоту, мой дорогой, вам нужно больше заниматься.

– Я и так всё могу, – надулся Жоэль.

– Ах, дети, – засмеялась Кларис, – как они милы и наивны…

– Но мне скучно, – он топнул ножкой.

– Иди к отцу, – Ирен отпустила его руку, – он где-то там, – она указала бокалом наверх, – где-то там у себя.

Мальчик отпустил руку матери, постоял ещё немного и ушёл.

– …Нет! – закричала Ирен и закрыла лицо руками.

Зала вновь стала стеной, заточив в себе и гостей, и Жоэля, и тот бесконечный день.

Люсинда уже засыпала, когда услышала невнятное ржание, быстрое цоканье и скрип колёс. Кто-то был возле дома, кто-то приехал к ним.

«Это опять они, – поняла Люсинда. – Они не успокоятся, пока не получат дом. – Она встала с кровати. – Им мало смерти Юбера, мало нашего страха…» Вдела ноги в домашние тапки, накинула вязаную кофту и вышла из своей конуры.

Наверху заскрипела лестница. Люсинда вздрогнула и обернулась. Месье Лоран, прижимаясь к перилам, боком спускался по скрипучим ступеням.

– Кто там, Люсинда? – спросил он.

– Откуда ж мне знать, – служанка покосилась на него, – я сама только что встала.

– Дверь закрыта? – Он перешёл на шёпот.

– Закрыта.

– На все замки?

– На все…

– Что происходит? – Из комнаты показалась Ирен. Глаза её были красные, губы тряслись.

– Приехал кто-то, – съёжилась Люсинда.

– Так откройте, – приказала мадам.

– Ты с ума сошла, – брызгал слюной Фабьен, – они же убьют нас всех!

– Ну и пусть! – она всплеснула руками. – Пусть убивают. Я устала бояться, я устала стыдиться, я не могу так жить!

Она толкнула мужа, проходя быстрым шагом мимо него на лестнице.

– Что ты такое говоришь!.. – Фабьен подбежал к жене, уже щёлкавшей всеми замками.

– Там опять стреляют? – Сверху показалась Ребекка.

– Пока нет, – Люсинда куталась в кофту.

– Вы не поверите, там Жоэль… – Ребекка задохнулась от счастья.

– Подожди, подожди, дочка, – замахал на неё Фабьен, – твоя мать, похоже, вовсе спятила… Перестань открывать эту чёртову дверь!

Он защёлкал всеми замками, которые успела открыть Ирен.

– Это ты совсем спятил, Фабьен! – жена била его по рукам. – Это мы здесь все спятили, и уже давно, с того самого дня!

– Не на-чи-най! – он схватился за голову. – Сколько ж можно… Нет, и вправду лучше умереть. – Снова открыл все замки и задвижки. – Ну что, может, первая выйдешь?

Ирен, не моргнув глазом, вышла во двор; за ней мелким шагом вышел Фабьен. Лес гудел сильным ветром, ставни бились о дом; ничего, кроме темени, только ночь и чье-то дыхание.

– Кто это так сопит? – прислушалась мадам Лоран.

– Это лошадь! – Фабьен побежал на хрипы. – Она вернулась. Лошадь Юбера вернулась! – Он прыгнул в кромешную тьму.

– Я ничего не