Перса, который и наведывался туда с друзьями. Дряхлый двухэтажный склеп, между тем, с каждым годом медленно оседал и расползался, отлично понимая, что рано или поздно рассыплется в прах, если люди к тому моменту, сжалившись, не прекратят его страдания и не снесут к чертовой матери. Рядом верным Санчо Пансой уныло сутулился столь же старый сарайчик, где маленький Перс когда-то хранил самокаты и велосипеды. За домом мертвой мерзлой пашней простирался огород с чернеющей будкой туалета. "Вот мы и на месте!", — Перс, разогнав пинками слежавшийся снег, повернул щеколду, открыл покосившуюся в знак солидарности с забором калитку. В соседних домишках кое-где светились окна. "Гляди-ка, тут еще кто-то живет", — удивился Тэтэ. "Ага, скоро врастут в землю, как грибы, а все живут, — отозвался Перс, орудуя ключом в утробе замка на входной двери. — Готово, входите!". На ребят дохнула холодная тьма сеней. "Здесь аккуратно — порог!", — командовал Перс, открывая следующую дверь. На полу комнаты призрачной лужицей растекся падающий из окна отсвет уличного фонаря.

Перс щелкнул выключателем. Они вошли в комнату, которая служила кухней и залой одновременно. Русская печь и газовая плита стояли друг против друга, как две встретившиеся на нейтральной полосе эпохи. У окна загнанной клячей издыхал продавленный диван с выпирающими из-под обивки ребрами пружин. Его пыталась приободрить костлявая этажерка с потрепанными журналами и книгами, глядевшаяся в мутные стекла высокого шкафчика с посудой, который бабушка называла буфетом. Мебель, стены, половицы, замерзшие и обрадовавшиеся гостям, чуть слышно потрескивали. "Ну, и дубак тут!..", — Толик поежился. "Спокойствие, только спокойствие, — ответил хозяин, выгружая продукты из сумки. — Сейчас затопим печку, и будет жарко, как на экваторе. Кол, магнитофон и шампанское на стол ставь и сгоняй в сарай. Где поленница, ты знаешь. Ну вот, это, значит, первый этаж (Он обвел руками комнату). А есть еще и второй. Ника его уже видела, а для тебя, Анатоль, давай экскурсию устрою".

Лестница, ведущая наверх, при первом же прикосновении к ней застонала, будто жестоко избитый человек. "Слушай, она не развалится?", — Толик опасливо потрогал ногой деревянную перекладину. — "Развалится. Но не сегодня. Сегодня ей никто на это разрешения не давал. Идем-идем, не бойся".

Комната на втором этаже была сдавлена с боков изнанкой треугольной крыши дома. В углу комнаты — грузный телевизор "Рубин", взгромоздившийся на загривок покорной тумбочке. Рядом, на журнальном столике — один из двух видеомагнитофонов Перса. Тот, что постарше, — немецкий, привезенный из Чехословакии и выпрошенный Персом у отца для дачи. (Новым японским чудом техники, доставленным товарищем Перстневым на Родину из ГДР, Перс ублажал себя дома, скрывая его, как доктор Сальватор — Ихтиандра, от глаз все реже захаживающих к нему одноклассников). У противоположной стены — накрытая одеялом широкая железная кровать с набалдашниками в виде цветочных бутонов. Над кроватью к стене прибит фанерный щит, на нем — пестрая мозаика пришпиленных кнопками журнальных вырезок. Ни одного свободного места, всюду вырезки, наползающие, теснящие друг друга. Занавесь из вырезок. В самом центре красовался выдранный из какого-то журнала разворот, к которому Тэтэ прикипел взглядом, едва лишь увидел его. Или примерз взглядом. Взглядом и душой, душой и плотью. И спустя много лет он будет помнить этот распятый на фанерном щите бумажный лист в мельчайших деталях. Изрезанная непреклонными складками воспаленно-красная скалистая стена была на том листе. И пыльная каменистая пустошь, усеянная низкими клочковатыми кустами, словно небритая скула — щетиной. А между стеной и пустошью струилась дорога — черная, как сажа, выжженная солнцем гладкая дорога. А, может быть, набухшая и потемневшая от пота дорога. Очень гладкая дорога. По ней мчался сливочного цвета кабриолет, одинокий в этом жарком безмолвии, элегантный, мускулистый и неудержимый. Зеркальные диски колес, хромированное оперение вспарывающих горячий воздух ястребиных задних крыльев, рифленый бампер и эмблема на багажнике, неуловимо напоминающая вздернутую в приветственном жесте ладонь, — все это сверкало ярче, чем серебряные копи Анд. За рулем сидел кто-то, чей анфас фотограф не успел схватить объективом камеры. Опоздал на секунду, на десятую, сотую долю секунды. Был виден лишь уносящийся вдаль бронзовый профиль, перечеркнутый дужкой солнцезащитных очков, худая сильная рука с закатанным рукавом рубашки, часы с ремешком из крокодиловой кожи на запястье. Одинокий Мистер Кто-то летел в своем кабриолете вперед — туда, где на фоне пламенеющего предзакатного неба высилась, словно Престол Господень, грандиозных размеров трапециевидная скала. С вершиной плоской и ровной, как у плахи, скала эта подавляла все вокруг, магнитом-колоссом притягивая к себе взоры, мысли, людей, машины. Снизу листок белыми прохладными буквами пересекала надпись: Arizona is waiting…6

Толик стоял, смотрел на магический листок и не мог насмотреться. "Анатоль, ты замерз, что ли? В сосульку превратился?", — легкий тычок Перса расколдовал его. "Что это?", — хрипло спросил Толик. "Где? А-а… Это, Анатоль, даже не другой мир. И не другая планета. Это другая галактика. Соединенные Штаты Америки называется. Ю Эс Эй. Что, нравится моя аппликация? Приятная для глаз, правда?".

Приятная… Разве можно эту завораживающую картину, сложенную слетевшимися на фанерный щит бумажными бабочками, назвать легковесным словом "приятная"? Это же просто какое-то чудо. Чудо. И другие картинки тоже. Вот фото короля Элвиса Первого и Единственного, фото младого бога: набриолиненный кок, пухлые губы, подбородок-утес, бархатные глаза и брови, взгляд глубокий и тягучий, как вечер на американском Юге, как само имя "Элвис". Рядом солнцеподобная Мэрилин со смехом облокотилась на парапет, открывая публике обзорный вид своих стенобитных грудей. Чуть выше — панорама ночного города: во тьме плывут, как в школьном актовом зале во время дискотеки, мириады разноцветных огоньков. Только их намного больше, чем в актовом зале. Они бесчисленны. А на соседней вырезке, видимо, тот же самый город, но фотограф уже спустился с небес на землю. Грешную, но райскую землю, озаренную светом витрин и вывесок. На фасаде небоскреба — огромное неоновое полотно рекламы: под надписью The Abundance Bank женщина в античной тунике держит в руках витой козлиный рог, откуда хлещет дождь золотых монет. Улица полна людей, они паркуют машины, гуляют, заходят в бары, где подают пьянящие коктейли, а по телевизору безостановочно показывают бокс, хоккей и рок-н-ролл. У самого края тротуара стоит группа девушек. Одна из них в лакированном красном платье с открытыми плечами, таком коротком, что вот еще чуть-чуть, самую малость, еще один сантиметр вверх и… И будешь судорожно думать, что лучше сделать — зажмуриться или ослепнуть. Ноги у девушки бесконечные и манящие, как лестница в небо. Волнистые белокурые волосы падают на обнаженные плечи.