— Да, я согласен с вами. Но я очень вот чего боюсь… Не могу ли я… не могу ли я когда-нибудь… как-нибудь… быть опасен для детей?

— Ты задаешься этим вопросом, — очень серьезно сказала я. — Это уже значимо. И у тебя еще есть время, чтобы лучше понять себя и найти на него ответ.

Я услышала их еще в коридоре. Они ругались. Мать говорила что-то тускло и устало, а высокий мальчишеский голос звенел раздражением:

— Мама, ты вообще помнишь, сколько мне лет?! Я могу сам…

А сколько? Двенадцать? Тринадцать?

Я невольно улыбнулась, идя к двери и представляя себе взъерошенного младшего подростка, неожиданно для матери пошедшего в атаку на весь взрослый мир целиком.

— Может быть, вы доругаетесь уже у меня в кабинете? Заодно я сразу составлю представление о… — Я, улыбаясь, открыла дверь, взглянула… и зажмурилась.

Непрофессионально, признаю сразу. Но уж очень увиденное мною не соответствовало тому, что я увидеть ожидала.

К банкетке и стене были прислонены чрезвычайно сложные костыли — явно некое штучное произведение ортопедического искусства. Юноша, сидевший на банкетке и попытавшийся встать при моем неожиданном появлении, был весь как-то странно перекошен. С лицом его тоже явно было что-то не так (я не решилась разглядывать подробно). Двое детей (крошечная девочка и мальчик лет пяти) стояли напротив, и, приоткрыв рты, рассматривали не то костыли, не то их хозяина. Мать малышки, приглушенно что-то шипя и не поднимая глаз, пыталась протащить дочь дальше по коридору.

— Я хотела сначала сама зайти, — объяснила мне мать юноши. — Рассказать вам… Но он… видите… он вообще против, чтобы я…

— Ага, — я обратилась к юноше. — Как вас зовут?

— Полина Николаевна, — сказала мать.

Я ждала.

— Меня зовут Эмиль, — наконец откликнулся он уже знакомым мне высоким голосом.

— Эмиль, вы хотите побеседовать со мной в присутствии вашей матери или без оного?

— Без оного, — подумав, сказал Эмиль и улыбнулся кривой улыбкой.

— Тогда проходите, пожалуйста. — Я рассудила, что если он как-то вошел в поликлинику и поднялся на второй этаж, то в кабинет уж подавно зайти сумеет. И волей подавила желание снова зажмуриться и не смотреть.

Мать молча подала Эмилю костыли. На лице ее застыло умеренное осуждение.

— Скажите, вы можете хоть на минуту отвлечься от того, какой я? — спросил Эмиль, усевшись в кресло. Нижняя челюсть его при каждой фразе как-то странно отъезжала в сторону, и становились видны мелкие зубы. — Ну, от того, как я выгляжу.

— Прямо сию минуту — нет, — прислушавшись к себе, честно ответила я. — Вы должны дать мне время. Насколько я знаю из опыта, к этому быстро привыкаешь.

— У вас есть такой опыт?

— Да. Дедушка, который меня воспитал, был неходячим инвалидом войны, моя старшая сводная сестра, с которой мы познакомились уже взрослыми людьми, в детстве перенесла полиомиелит и с трудом передвигалась по квартире.

— Хорошо. Давайте подождем. Потому что я пришел говорить, в общем-то, не об этом, ведь тут уж ничего не поделаешь. Хотя это важно, я ведь тоже замечал, что к моему виду привыкают. А сколько, по-вашему, на это уходит времени?

— Я думаю, это индивидуально. Но в среднем — не очень много.

— Меньше одного психотерапевтического сеанса?

Я улыбнулась.

— Практически уверена, что меньше. Тут, на мой взгляд, очень важна интеллектуальная сохранность. Если сразу идет равноценный контакт личность — личность, завязывается разговор, то внешность, даже самая экзотическая, очень быстро перестает иметь значение.

— Я имею в виду не нас с вами, — Эмиль улыбнулся в ответ, и я поняла, что, в полном соответствии со своими же словами, начинаю привыкать к его кривой улыбке, и она уже кажется мне в какой-то степени даже милой. — Дело в том, что я хотел бы стать психологом. Хотя все вокруг считают, что я должен стать архивариусом, бухгалтером или программистом. То есть сидеть за компьютером, и чтоб меня никто не видел.

— Э-э-э-э… — промямлила я. — Ну, психология — действительно интереснейшая и, по сути, еще малоизученная область…

— Нет, нет, нет, — юноша отрицающе помахал в воздухе узкой кистью. — Я не хочу и не собираюсь заниматься наукой. Я хочу стать практическим психологом. Как вы. И мне нужен совет.

Я попыталась собраться и вообразить. Получилось плохо. Тогда я представила себе веник и аккуратно вымела им все то, что только что вообразила.

— Я слушаю вас. Из какой же области совет?

— Из профориентационной, конечно. Вы где-то писали, что практическая психология как первое образование (с парты за парту) кажется вам не очень целесообразной, так как психолог работает личностью, а ее же надо откуда-то и взять, отрастить, выкормить, так сказать… Я с этим совершенно согласен. Но мне уже 19, почти 20 лет, и я только сейчас заканчиваю среднюю школу. Я мог бы и раньше, но врачи запрещали, а родители шли у них на поводу. И вот, еще шесть лет обучения в университете. А если умножить на два, ну пусть на полтора (второе высшее короче, я знаю), да еще и поработать кем-то? Но ведь никому же неизвестно, сколько я вообще проживу. Имеет ли смысл в моем случае?…

— Эмиль, — глядя ему в глаза, я пыталась сформулировать свою мысль как можно честнее и корректней. — Мне кажется, что ваш жизненный опыт уже настолько индивидуален и специфичен, что вы вполне можете идти сразу получать образование в той области, которая вам интересна.

— Ага, понял, спасибо. Но вы ведь сомневаетесь насчет практической психологии в моем уродском исполнении, признайтесь, да?

— Несколько сомневаюсь, — кивнула я. — Вот этот первый, «привыкательный» период…

— А я уже всё продумал, — Эмиль оживленно задвигался в кресле; я старалась не отводить взгляд. — Если не получится и обычные люди будут все-таки моей внешности шугаться (но тут ведь и любопытство я бы со счетов не списывал, кстати: как это он, такой, будет консультировать)… Но пускай так. Посмотрим с другой стороны. Сейчас ведь люди «с особенностями» очень популярны — бывает, не хуже «звезд» всяких, инвалиды то, инвалиды сё… Ну вот я эту волну и оседлаю (согласитесь, — язвительная усмешка, — право имею!). У ментально сохранных инвалидов есть психологические проблемы? Есть, конечно, сколько угодно! Хоть лопатой греби. А кто их лучше поймет, чем тот, кто сам такой же? А другие, здоровые, разве поймут?! И вот тут как раз сижу я такой, весь перекошенный… Добро пожаловать на консультацию!

Я не удержалась и засмеялась вместе с ним.

— Но это же чепуха, Эмиль, вы понимаете? Женщины, особенно рожавшие, психологически отличаются от мужчин намного больше, чем дэцэпэшник в коляске от атлета-культуриста. Психолог-мужчина не может консультировать женщин, потому что никогда их не поймет? Старые отличаются от молодых. Деревенские — от городских. Сумасшедшие — от нормальных. Дети — вообще уникальная структура…