— Да понимаю я, конечно! Но ведь люди все равно так думают!

— Некоторые, несомненно, да, — вынуждена была согласиться я. — Может прокатить.

— Ну и вот! — Эмиль улыбнулся торжествующей улыбкой. Он вообще много улыбался. — Есть специальное такси для инвалидов. Почему бы не быть специальному психологу?

— Ох… — Я так и эдак прикидывала, но никак не могла придумать болезни, которая могла бы сделать с ним такое. — А вы… Эмиль, это что-то врожденное?

— Нет. Я был гиперактивным ребенком, — Эмиль подмигнул мне, и я поняла, что он читал мою книжку про «детей-катастроф». — Когда мне было пять лет, я вырвался от няни и выбежал на дорогу прямо под колеса машины. За рулем была девушка. Она — мой первый клиент.

— ?!

— Она тогда ничего не могла сделать, но не может себе простить. Я и сейчас с ней общаюсь. Уже лет семь терапии, можно сказать… Я стараюсь, вроде помогает… Я не помню себя здоровым: амнезия, шок, лекарства, наркозы. Осталось только одно воспоминание, и никто не может сказать, откуда оно. Я бегу по полю огромных желтых цветов (скорее, это не цветы большие, а я маленький), бегу быстро-быстро, цветы мелькают, и их запах накатывает волнами. Потом я обо что-то спотыкаюсь, падаю лицом вперед и лежу во влажных травяных сумерках, и вдруг прямо перед моими глазами — блестящий жучок, он смотрит на меня и угрожающе шевелит лапками. И на его надкрыльях — все цвета радуги. И вот мы с ним смотрим и видим друг друга, и я, тогдашний, понимаю: это такое внезапное чудо — контакт двух разных миров…

Эмиль умен, наблюдателен, самоироничен. Для будущего психолога все это — огромный ресурс.

— С мамой вот хуже. Она тоже обвинила себя, отказалась от нянь, от профессии, посвятила себя мне, что, конечно же, неправильно. Я уже давно пытаюсь ей доказать, что это была просто случайность, но она не верит… Это пока моя неудача.

— Психологу надо привыкать к неудачам. Уж я-то знаю.

— Да. Но и с мамой я не теряю надежды… А вы мне еще каких-нибудь советов дадите? Ну, по имиджу, может быть…

— Я как специалист по имиджу?! — Тут уж я просто расхохоталась. Потом задумалась и сказала: — Люди в разговоре всегда фиксируют на чем-нибудь внимание. Им можно подсказать. Глаза, волосы, руки — удобные точки фиксации. Все это у вас в порядке, Эмиль, и даже выше среднего по шкале привлекательности. Значит, волосы следует отрастить и дать им красиво виться, глаза подчеркнуть, руки держать ухоженными и на виду.

— Ага. Запомнил. Мне, знаете ли, почему-то очень нравятся галстуки-бабочки. Это не слишком вызывающе с моей стороны?

— Конечно нет. Наоборот, это может стать вашей фишкой, знаком опознавательным и одновременно отвлекающим от ненужного (бабочка ведь тоже расположена в удобном для фиксации взгляда месте).

— Точно! Я так маме и говорил, а она считает, что я должен держаться как можно незаметнее.

— Ни в коем случае. Вы изначально яркий, Эмиль, и вам не стоит пытаться быть не собой.

— Я именно что пытаюсь быть собой, — сказал юноша без своей обычной улыбки. — Несмотря ни на что. Пожелайте мне успеха.

— Да, — сказала я.

И вы понимаете, уважаемые читатели, что я желала и желаю ему успеха изо всех имеющихся у меня сил.

Все родители хотят, чтобы их дети были счастливы и нашли себя, в том числе и в профессиональном плане. И для этой благой цели родителям ничего не жалко — ни времени, ни сил, ни денег. А мир сегодня исключительно разнообразен и предоставляет огромное количество возможностей. Почему же при всех этих благоприятностях так много детей, подростков, молодых людей, которые как бы «ничего не хотят», которых приходится «тянуть за уши», уговаривать и заставлять учиться?

Давайте рассмотрим один из аспектов этой обширной и, разумеется, многогранной проблемы на двух конкретных примерах из моей практики.

Историк — не профессия

Роза (44 года), мать Игоря (19 лет)

— Вы понимаете, ему 19 лет, а он ничего не делает. Ни-че-го. Сидит, уставившись в компьютер, даже на улицу почти не выходит. Это же тупик, гибель. Что мне теперь делать? Мне страшно, я ночами не сплю, все время кручу в голове, думаю: где я упустила? Где? Что? Ведь вроде все шло хорошо…

— Расскажите подробнее, как именно оно шло.

— Он в школу пошел хорошо подготовленным, бабушка с ним много занималась, ему нравилось, он хотел. Учился прекрасно, почти по всем предметам пятерки. Учительница сама нам сказала: дворовая школа — это не ваш уровень, переходите в гимназию. Мы в ближайшую сходили, ему понравилось, там красиво, интересно, кружки всякие, праздники, поездки. В пятый класс мы поступали — он волновался, старался, все сдал. Учеба сначала съехала немного, но потом он быстро догнал, нашел новых друзей, в общем, хорошо вписался. Однако там гимназия оказалась только по виду и названию: праздники да, в музеи ходили, в Германию он по обмену съездил, но уровень преподавания, даже тех же языков, не говоря уж о точных науках, — ну о-о-чень средний. В основном он вместе с приятелями какие-то презентации из интернета делал, потом они их группой защищали, сплошная говорильня, а знаний, в сущности, никаких. Но надо же и о высшем образовании думать. Поэтому в восьмой класс мы поступили в по-настоящему сильную школу — физико-математическую. Там был тот же вариант: программа намного сложнее, поэтому сначала успеваемость существенно снизилась, а потом он сориентировался и всё догнал. Пятерок по основным предметам (алгебра, геометрия, физика) не было никогда, но четверки с вкраплениями троек — это у них считался очень даже приличный уровень. К экзаменам готовился прилежно, выпускные сдал хорошо, поступил в хороший вуз, на престижный факультет (там, кстати, много выпускников его школы), — и вот…

— Когда отчислили-то?

— После второй сессии. Но хвосты остались еще с первой. Мы ему предлагали перевестись на факультет попроще, может, этот действительно сложноват…

— А он?

— Молчит и ничего не делает. — Роза аккуратно (чтобы не попортить макияж) вытерла уголок глаза согнутым пальцем.

— А сам Игорь хотел переходить из той, гуманитарной гимназии в сильную математическую школу?

— Да нет, конечно, ведь там всё было весело, такое, знаете ли, два притопа, три прихлопа, это всем нравится, но ведь вы сами понимаете: серьезное образование — это всегда работа, пахота… Да и что они знают о реальной жизни, в тринадцать-то лет?

— В тот институт, как я понимаю, он пошел по инерции, не столько по своему, сколько по вашему желанию и еще потому, что туда часто поступали успешные выпускники физико-математической школы. А какие-то свои собственные профессиональные склонности он что, совсем никогда, ни разу не высказывал?

— Ничего, увы.

— Совсем-совсем? Вспомните.

— Ничего… Ну вот разве что в шестом-седьмом классе он очень любил молодого учителя истории (он их в музеи возил, в Старую Ладогу) и говорил, что будет историком. Изучать викингов.