Но у Еськи вышло.

Мало того, и сам вьюном влез.

– Сиди тихо, – велел, дверцу прикрывая.

– А если…

– Если будешь сидеть тихо, то не обнаружат. Я отвод глаз кинул… и дыши, Зося, спокойно дыши, а не сопи, как кобыла загнанная.

От спасибо, порадовал.

– А что я? – Еська скрутился где-то подле живота и в живот этот локтем уперся, отчего в животе раздалось урчание. – Я тебе все честно говорю, как оно положено… тихо…

Я услышала, как заскрипела дверь и подивилась: у Еськи она отворилась беззвучно.

– Тревожная травка…

Пол тоже постанывал, и потому слышно было, как ходит человек по комнате. Вот влево, к окошкам двинулся. Постоял.

Хмыкнул.

Приоткрыл одно – свежим воздухом пахнуло. Стало быть, магик не из последних, коль охранки снял. Закрыл.

Чашки перебирал.

Слышала я, как позванивают.

– А вы, Марьяна Ивановна, затейница, – пробормотал он. – Интересно…

Еська пальчиком дверцу толкнул, чтоб приоткрылася. И когда я зашипела, подпихнул в бок локтем: мол, сиди тихо.

Щелочка получилося махонькою, через этакую вполглаза только и глядеть. Что видно? Стол виден. И самовар. Чашки, которые гость незваный перебирает, наклонился низехонько, нюхнул.

И отер пальцами.

А пальцы уже о штаны… вот тут-то я его и узнала.

Архип Полуэктович!

Вот диво-то! Как же ж так… он же ж выше и ширше, и глядится иначе, чем этот, серый да неприметный, но все одно чую всем нутром своим – Архип это Полуэктович, наставник наш. И гляжу, гляжу, а в глазах, точней в одном, в левом, которым, собственно, и глядела, будто бы двоится, что с перепою. То расплывется вовсе серое обличье, и тогда ясно виден наставник наш, то вновь затянется, и тогда стоит передо мною человек незнакомый, не высок, не низок, не худ, не толст. Обыкновенен. Что за чары? А что чары, тут и сомневаться нечего… Чтоб не забоялася услышанною быть, ойкнула.

Еськин локоть вперед успел.

Прям до хребта пробил.

Я вихру его нащупала и дернула легонько, чтоб край, значится, не терял. А то ж с его старанием и дыру в животе сотворить недолго.

Еська зашипел.

И Архип Полуэктович остановился. Прям перед шкафом и остановился. Стоял долго… у меня сердце в пятки самые ухнуло.

А после отступил.

И еще на шаг.

Тогда-то я и выдохнула… дура.

– Здравствуйте, господа студенты, – вежливо молвил Архип Полуэктович, дверцу шкафа распахнув. – И что вы тут делаете?

– Так… шубы… переучитываем. – Еська схватился за лисью телогрею и потянул. – Вот. Три штуки. Еще соболиные имеются. Редкого зверя песца… волчья простая, крепко поношенная, молью побита…

– Шубы, значится? – Архип Полуэктович Еську за ухо ухватил и потянул так, вроде и легонько, но силушку его ведая, Еську я почти пожалела. Этак без уха остаться недолго.

– Шубы. – Еська не пищал.

Встал пряменько.

И в глаза самые заглянул. И вид у него таков был, что я мало сама не поверила, будто бы в ящик энтот исключительно с благою целею шубосчитания забралася.

– Зослава, – Архип Полуэктович и меня пальчиком поманил. – Объясни этому олуху, что чистосердечное признание смягчает вину…

– Зато увеличивает наказание, – Еська не собирался сдаваться. – А я уже и без того со всех сторон наказанный…

– Хватит.

Ухо Архип Полуэктович выпустил.

– В последний раз спрашиваю, что вы тут делаете?

– Да… – Еська ухо распухшее красное рученькою прижал, верно, побоялся, что отвалится. – Думаю, то же самое, что и вы, Архип Полуэктович.

– Не наглей.

– Так и вы… не напирайте.

От же, я стою столпом соляным, словечка вымолвить не способная. И стыдно – страсть, и жутко. А ну как поведет нас Архип Полуэктович да из нонешнего кабинету в другой, ректорский. И расскажет, что было. И тут уж не обойдешься ни конюшнями, ни целительницами: выставят за вороты Акадэмии, а дар запечатают, чтоб, значит, магическое высокое звание не позорила и силу, Божиней даденую, во зло не пользовала.

И правы будут.

– Вы, Архип Полуэктович, ведь тоже не случайно сюда явились. Дверь вот вскрыли… сомневаюсь, чтобы ключом, Марьяной Ивановной даденым. И скажите, прознай она, кому сильней достанется…

– Вот… – От оплеухи Еська согнулся. – Холера лихая… что нашли?

– А давайте меняться?

– Выгоню.

– Не выгоните. Могли б, давно выставили б, не меня, так Зославу…

Архип Полуэктович от этакой наглости только крякнул и пальцем погрозил:

– Не зарывайся.

– Не зарываюсь я. – Еська затылок поскреб. – Я, может, собой для общего блага жертвую. Или, думаете, приятно сидеть на заднице и ждать, когда убивать станут? И хорошо, если за мной явятся. Я-то что? Пожил и ладно. Воровская удача короткая, а жизнь и вовсе не длинней веревки конопляной. Но братья – тут другое… можете злиться. Грозиться. Запереть… надолго не выйдет. Нет еще такого замка, чтоб Еська Левша не совладал…

– Ишь, распелся. – Архип Полуэктович покачал головой и меня поманил. – Зосенька, будь добра, глянь чаечек… хорош?

Я икнула.

Хорош ли? Уж не собрался ли он взаправду чаевничать туточки? Время-то идеть, того и гляди хозяйка объявится. Буде она радая гостям таким? Ох сомневаюся.

Но спорить не посмела.

Не Еська я. Трусовата, стало быть…

Подошла к столу. Глянула…

– На вот, – Архип Полуэктович платочек протянул из сукна тоненького да вьюнками шитого. – Если чего взять захочешь, то через платочек.

А работа тонкая.

Вьюнки что живые. Листики о пяти нитках зеленого, а колокольцы цветов и вовсе не белые, не ружовые – с переливами жемчужными. Долгехонько кто-то над платочком этим сидел.

С любовью шил.

Стежок к стежку клал.

– Чай… – Я платочек приняла осторожно, мнится, если испорчу, не обрадуется Архип Полуэктович. Он и без того не особо радый, стоит вон над Еською, покачивается, что тополь под ветром. Того и гляди рухнет. – Чай… травяной…

Я сняла бабу о широкой юбке, под которою белый парпоровый чайничек прятался. Надо же, и у нас такая есть… ну почти такая… кто ж куклу кухонную, назначение которой тепло беречь, каменьями драгоценными украшает?

Крышечку подняла.

Вдохнула.

Травы… как есть травы… липу чую. Липовый чай светел и сладок, от него в душе успокоение наступает. Мята – сердце растревоженное угомонит. Душица, малина…