– Почему ты так уверен в том, что эта рукопись – из числа той самой сотни? И что она идентична им?

– И вновь, Венделин, твоя способность подмечать пробелы не может не радовать. К несчастью, все эти рукописи далеко не всегда совпадают по тексту до последней запятой. Но ты наверняка знаешь, чем это вызвано. Как всегда, кое-кто из писцов посчитал, что оригинальный манускрипт не совсем точен, и потому взялся исправлять его, лишь умножая ошибки. Иногда они допускали неудачные догадки относительно пропущенных слов и стихотворных строф. В других случаях они видели явные промахи, но все равно переписывали их. Но вот этот манускрипт – заверенная и надежная копия самой первой рукописи, составленная самим Фелисом Феличиано, переписанная с экземпляра, хранящегося в библиотеке Пасифико Массимо, который приобрел его для себя. А сейчас она является собственностью нашего достойного друга, благородного Доменико Цорци.

– Пасифико Массимо, торговец непристойностями?

– Да, он самый.

Венделин вздохнул.

– А что, если об этом станет известно? Нет, это безнадежно, совершенно безнадежно. Нас проклянут. О нас будут говорить, что мы торгуем похотью и греховностью. Так говорят всегда. У нас возникнут неприятности с Советом Десяти[104]. Не забывай, я здесь – чужестранец. Я не могу высунуть голову из укрытия, чтобы кто-нибудь не бросил в меня камень.

– Совсем напротив! Твои мужество и вкус вызовут восхищение, ведь ты облечешь в печатное слово столь восхитительное произведение.

Скуарцафико сделал вид, будто поднимает воображаемый кубок, и осушил его, причмокнув губами.

– Для венецианцев оно будет подобно нектару, – провозгласил он. – Не забывай, это – Венеция, а не Рим. Эта книга спасет твое предприятие. В сущности, не напечатать ее… – Он многозначительно умолк и уставился себе под ноги.

Венделин поморщился, запоздало сообразив, что Скуарцафико не хуже его самого осведомлен о плачевном состоянии дел в stamperia.

– Не знаю, не знаю, – задумчиво протянул Венделин, хотя и понимал, что в чем-то редактор, несомненно, прав. Такая книга могла принести им деньги, одним тиражом решить добрую половину проблем stamperia. Не осталась незамеченной и угроза, скрывавшаяся под лестью, в которой рассыпался редактор: фон Шпейер знал, что тот – человек Цорци.

Но Скуарцафико был прав; даже беглого взгляда Венделину хватило, чтобы понять: поэмы необычайно красивы. Редактор ухитрялся относительно ровно держать рукопись у него перед носом.

«Для чего нужны типографы, если не для того, чтобы печатать такие вещи? – подумал он. – Именно так сказал бы Иоганн, разве нет?»

Он все еще не мог оторвать взгляд от прекрасных страниц, которые послушно перелистывал для него Скуарцафико. Венделин принюхался. Почему манускрипты всегда пахнут осенними кипарисовыми деревьями? От этого перед ними практически невозможно устоять. А ведь он столько раз пытался застать рукопись в тот момент, когда от нее не исходит благоухание. Но веленевая бумага неизменно дышала на него сладковатым ароматом, превращая работу в удовольствие, которое казалось греховным – и, очень возможно, было таковым на самом деле.

Видя, что он медлит, Скуарцафико нахмурился. Он так старался сдержать отрыжку, что непроизвольно испортил воздух. Оба мужчины покраснели, и Скуарцафико с извиняющимся видом помахал манускриптом, разгоняя вонь.

Он сказал:

– Венделин, сейчас я прошу тебя только об одном – прочти его. Это не отнимет у тебя много времени. И тогда ты сам захочешь напечатать его.

Венделин в ответ лишь пожал плечами. Он буквально кожей ощущал презрение и надменность Скуарцафико. Он знал, что его собственный редактор смотрит на него сверху вниз не только потому, что он – немец, но и потому, что он обитает в грязном и нечестивом деловом мире. Скуарцафико считал, что он живет без души. И, быть может, публикация Катулла, если Венделин все-таки отважится на нее, покажет этому пропойце, как он ошибался.

* * *

Венделин стал читать рукопись. Латынью он владел вполне сносно: он платил людям за то, чтобы они вкладывали душу в этот язык. Итальянский же и венецианский диалекты доставляли ему много хлопот. Однако даже Венделин фон Шпейер не смог устоять перед Катуллом. Уже после прочтения первых трех стихотворений он перестал сопротивляться и лишь наслаждался сладострастной чувственностью. Еще никогда раньше книга так не захватывала его. В ту ночь он пожелал заняться с женой любовью так, как об этом писал Катулл.

– Маленький воробышек, – ласково прошептала она, когда он приподнялся над нею.

Как всегда, оба испытали взрыв наслаждения одновременно. Чувствуя, как в голове возникает восхитительная звенящая пустота, Венделин вдруг подумал: «Маленький воробышек. Маленький воробышек? Неужели она тоже прочитала рукопись?»

Пробудившись утром с легким, как омлет, сердцем, он уже внутренне был готов дать согласие. Осторожно высвободившись из объятий спящей жены, он погладил ее по голове, поправил разметавшиеся по подушке волосы и стал собираться на работу.

Его работники все были венецианцами и его же читателями. Первыми книгами, которые он напечатал, стали Плиний и Цицерон – это был своеобразный ответ на желание итальянцев удовлетворить жажду к своему классическому прошлому. И, похоже, это возрожденное стремление к искусству и трудам античности не было преходящим. После того как он извлек на свет божий первых – и очевидных – кандидатов, Венделину пришлось копнуть глубже, чтобы отыскать менее знаменитые труды. Утонченные салоны и клубы Венеции, насколько он мог судить, всегда отличались безудержной тягой к удовольствиям: быть может, именно Катулл и станет ответом на эти требования, причем куда более содержательным и прибыльным, чем все те авторы, которых он печатал раньше.

Но ему нужны были дополнительные гарантии, прежде чем отважиться на столь рискованный шаг.

Венделин передал рукопись своему молодому редактору, Бруно Угуччионе, верному помощнику Скуарцафико, который замещал старшего редактора в дни, когда тот с похмелья не мог оторвать голову от подушки.

– Возможно, мы опубликуем ее, – сказал Венделин, с искренней надеждой глядя на молодого человека.

Бруно ответил:

– Я слышал о ней, сэр. А некоторые поэмы я уже знаю наизусть. Вы и вправду считаете…

– Возьми ее домой и прочти внимательно, сынок. Я хочу знать, что ты думаешь об этой рукописи и как молодой человек, и как редактор. Правду ли он пишет о любви, этот Катулл? И полюбят ли его венецианцы?