— Здесь, в Плати, он разозлил очень многих людей. Насолил кое-каким важным шишкам. Он совершенно не подсластил наш кофе, понимаете?

— Да.

— Некоторые из этих людей захотели убрать Роскаррика. Поручили работу Сальваторе Пальми. Вы вряд ли слышали о нем. Но в Калабрии его все знали, по крайней мере его прозвище — Норцино. — Пауза. — Мясник. — Энцо делает большой глоток вина, вздыхает и продолжает рассказ: — Норцино было не подобраться к Роскаррику, уж слишком хорошо его охраняли, но вот работников Роскаррика он запросто мог достать. Итак, Мясник отправился на работу и зарезал несколько людей Роскаррика. Изрубил их на куски. Троих за неделю. Буквально разрезал на мелкие кусочки, заживо. У него были особые ножи.

Я потрясенно смотрю на этого старика. Слизь от улитки подсохла на солнце, превратившись в пленку. Время будто замерло. Мы сидим на улице вдвоем, а внутри ресторана, поглядывая на нас, маячат взволнованные лица.

Энцо отодвигает тарелку и завершает свой рассказ:

— Сальваторе Пальми был омерзительным психопатом. Его ненавидели, боялись. Даже в Плати его считали… изгоем. Но полиция была слишком напугана, чтобы предпринимать какие-либо действия. Сальваторе работал на кланы, на боссов. Неприкасаемый и неудержимый. Норцино слишком уж любил свою работу, обожал делать прошутто из человечины. На следующей неделе Сальваторе убил старшего рабочего Роскаррика. Дома, на глазах у детей: отрубил ему голову, а затем сразу же убил его жену. И только потому, что Норцино нравилось убивать. — К горлу подступает тошнота. Энцо качает своей лысой головой. — Страх сковал всех и каждого. Норцино был словно домашняя собака, ротвейлер, которая теперь пугала и семью. Слишком большая, чтобы ее контролировать. В тот день, воскресным утром, он сидел в кафе, там, где вы сегодня попивали эспрессо. Вместе со своими приспешниками. Мясник Сальваторе даже подумать не мог, что у кого-то хватит смелости вот так заявиться в Плати. — Молча смотрю на Энцо. Он кивает: — Но у Марка Роскаррика этого мужества хватило. В следующее воскресенье, после того как Мясник зарезал ту семью, твой бойфренд заявился в Плати, на главную площадь. Подошел к Сальваторе с пистолетом в руке. Норцино пил «Просекко», расслабленный, совсем не готовый к такой встрече и совершенно потрясенный. Роскаррик поднял Сальваторе на ноги, вытащил в центр площади, поставил на колени и прострелил Мяснику голову. Затем сел в машину и уехал. — Глоток вина, мудрая улыбка. — Это был самый смелый поступок на моем веку, а как я уже сказал, я восхищаюсь храбростью. К тому же довольно умный шаг: столь эффектный, что перерос в легенду. Роскаррик заработал себе репутацию, которая по сей день водится за ним. Многие поверили, что у него есть власть, влияние, что он на верхушке «Каморры». Как иначе объяснить такую дерзость?

— Значит, он не состоит в «Каморре»?

Энцо пропускает мой вопрос мимо ушей:

— Народ Плати отомстил бы за такую выходку, но на этот раз мы решили проявить лояльность. Все же Роскаррик избавил нас от проблемы, от собаки, которая стала слишком большой. — Энцо напрягается, будто собирается встать. — Мы встретились с твоим лордом Роскарриком. Объявили перемирие. Велели ему покинуть Калабрию и пришли к согласию, что на этот раз «Ндрангета» не станет мстить. Поэтому я и встречался с твоим парнем прошлой ночью и этим утром. Чтобы сохранить перемирие. — Морщинистые губы Энцо расплываются в улыбке. — Мне нравится Роскаррик, но он совершенно сбивает меня с толку. До сих пор не могу понять, святой он или грешник. Откуда он взял деньги, чтобы начать бизнес? Семья Роскаррика погрязла в бедности. Затем умирает его богатая молодая женушка, так внезапно. Злая шутка судьбы. — Энцо вновь отмахивается от мухи салфеткой. — А теперь, Александра Бекманн, нам пора прощаться. Если вы когда-либо вновь приедете в Плати, то найдете меня в этом ресторане. По вечерам здесь готовят отменное osso bucco[77]. Но сейчас вам пора уезжать, я не могу держать собак в будке весь день. Уезжайте, пока не попали в леса над Джоя-Тауро. Уезжайте.

Слегка шатаясь, я поднимаюсь на ноги. Заворачиваю за угол и пересекаю неряшливую пьяцца. Забираюсь в машину. На этот раз я еду по главной дороге, по побережью Калабрии. Мне хочется ощутить себя в безопасности, хочется выбраться отсюда, сбежать. Прошу, Господи, спаси меня! Прошу, прошу, прошу!

Рыча, машина спускается вниз. В голове кружится ураган мыслей. Я бегу. Из Плати. Единственная хорошая дорога ведет в долину. Я мчусь мимо оливковых рощ, уезжая слишком далеко, уносясь подобно моим мыслям. Поворачиваю и вижу машину, направляющуюся мне навстречу. На дороге одностороннее движение. Два лица, двое мужчин. Один из них выбирается наружу, я останавливаюсь.

Это Марк. Он стоит передо мной с напряженным, грустным, даже отчаянным лицом.

На трясущихся ногах выхожу из машины. Марк смотрит на меня своими печальными, бледно-голубыми прекрасными глазами. Нас разделяют шесть ярдов.

Я так рыдаю, что, кажется, сейчас потеряю сознание. Бегу в его распахнутые объятия.

— Марк… Марк… Марк!

Марк крепко прижимает меня к груди, пока я всхлипываю, глотая слезы. Затем поднимает мою голову и дважды целует, в лоб и губы. Во рту солено от слез.

— Я вернулся в Рогуду, в замок, — говорит он.

— Но, Марк…

— Одна девушка, Франсуаза, сказала, что ты уехала в Плати по той ужасной горной дороге. Одна?

— У меня не было выбора…

— Я уже приготовился к худшему. — Он целует меня. — Думал, ты сорвалась с дороги, погибла. Потом… — Он снова целует меня, страстно и стремительно. — Потом я подумал: даже если ты добралась до Плати, что тогда? Что ты станешь делать? Что скажешь? С тобой могло случиться… все, что угодно. Я послал людей проверить горную дорогу, а мы с Джузеппе поехали по этой до Плати. — Марк снова поднимает мою голову за подбородок. — Что случилось?

Рыдания утихают. Вытираю лицо ладонью, смахивая со щек соленую влагу. Джузеппе делает шаг вперед и подает салфетку.

— Grazie, — бормочу я.

Я вытираю слезы. Джузеппе придерживает дверь машины. Пытаюсь выровнять дыхание, успокоиться. Забираюсь на переднее сиденье, Марк садится за руль. Джузеппе следует к «лендроверу». Мы уезжаем прочь, на юг, к Ионическому морю.

— Марк, я виделась с Энцо Пазелли, — говорю я. — Он рассказал мне про… про Мясника. И то, что ты сделал.

Марк молча ведет машину. Его лицо напряженно и задумчиво.

— И что? — спрашивает он, не глядя на меня.

— Марк, забери меня отсюда. — Я касаюсь его руки. — Куда-нибудь. Куда угодно.

Он поворачивается ко мне. Кладет руку на мое бедро, нежно, успокаивающе. Подавляю новый поток слез, готовый хлынуть из-за переизбытка эмоций.

По узким улицам Калабрии неспешно льется поток машин. Мимо проносятся безобразные города. Наконец я выхожу из своего странного, полуобморочного состояния.