* * *

За легким, игривым разговором, прерываемым многозначительными взглядами и улыбками, пили черный кофе. Императрица и Дашкова вкушали его с видимым удовольствием, не разбавляя; Валерьян же Строилов, разом хлебнув, ощутил сильнейшее сердцебиение и принужден был добавить в чашку добрую порцию густых сливок. Екатерина настойчиво выспрашивала Строилова обо всех его делах, и, небрежно развалясь на кушетке, он отвечал на эти вопросы, не то жалуясь, не то восхваляя себя:

– Я за картами мот! При первом проигрыше закипит кровь, как смола на огне, а меня унимать трудно!..

И Екатерина его ничуть не порицала. Напротив, глядела восхищенно, словно крупные проигрыши были бог весть какой доблестью… Одним словом, Валерьян готов был пасть к ее ногам и признаться в своей давней и тайной страсти еще прежде, чем она произнесла, сопроводив свои слова особенно приветливым взглядом ясных очей:

– Я в вас нуждаюсь ныне гораздо больше, чем вы во мне. Но настанет время, и я воздам сторицею!

Ее взор обещал, обещал, манил… и Валерьян воскликнул с воодушевлением:

– Исполню все, что вы пожелаете!

– Друг мой, – проворковала императрица, – мне желательно вас женить!

Разверзнись сейчас потолок и обрушься в покои, Строилов был бы поражен менее, чем этими словами. Она что, издевается?! Он вытаращился на императрицу, сидевшую напротив с невинным видом, как вдруг его осенило: да ведь императрица, заботясь о судьбе их будущих сношений, хочет подыскать прикрытие, требуемое приличиями! Хоть великосветский брак поддерживался искусством давать друг другу свободу, все ж какая-то там где-нибудь в отдалении существующая жена будет защитою от сплетен… Вообще-то была одна женщина, на которой Валерьян был бы не прочь жениться, но она не имела никаких средств; вдобавок была его кузиною, хотя их отношения давным-давно уже вышли за рамки чисто родственных! Анна была превосходною любовницею; и Валерьян рассудил, что она и впредь может таковой остаться. Ведь выгодный брак – это именно то средство, какое ему сейчас сильнее всего необходимо для поправления дел своих! И тут-то вероятность удачи сильнее, чем в картах. Уж наверняка императрица позаботится, чтобы ее будущий фаворит был хорошо обеспечен. Мысленно перетасовав всех известных ему богатых невест, Валерьян ощутил в себе полную готовность пойти ва-банк и прямо сейчас жениться на любой или на всех сразу. Но сдаться так стремительно счел все же неприличным. Надобно было поманежиться. Однако императрица ждала ответа, и Строилов, приняв как можно более важный вид, провозгласил:

– Ничто, никакие богатства и красота несильны взманить меня на женитьбу вопреки выбору сердца!

– Богатство? – рассмеялась Екатерина. – Да кто здесь говорит о богатстве и красоте?! Она бесприданница и весьма нехороша собою. Но… моя протеже!

Воображение Валерьяна стремительно нарисовало образ какой-нибудь претолстой и превысокой ростом немки, которая умеет хорошо готовить всякие картофельные приправы и едва ли знает что-нибудь другое… Но нет, не может и речи быть о мезальянсе! Эта особа наверняка родственница императрицы, и сие следует ценить.

– Что ж, вы согласны, граф? – спросила наконец императрица, которая с величайшим интересом наблюдала за гримасами Валерьяна, означавшими напряженную работу мысли и смешившими ее до изнеможения.

– Я ваш покорный слуга, – выдавил Строилов.

– Слово? Не отступитесь? – настаивала императрица.

– Честь превыше всего! – пробормотал граф, холодея от собственной смелости, и счел наконец себя вправе спросить: – Да кто ж невеста моя?!

– Так, одна несчастная, заключенная в крепости, – небрежно отвечала Екатерина, наливая себе еще кофе. – А вам не все ли равно?

Пистолетный выстрел не попадал так метко в цель свою, как эта небрежная интонация, в одно мгновение разрушившая все честолюбивые мечты Строилова! Его изысканные и любезные манеры как рукой сняло, он взвился с кушетки с хриплым ругательством на устах, но тут же раздвинулись тяжелые портьеры, скрывавшие вход в будуар императрицы, и на пороге стал высокий, статный, могучий, будто Геркулес, красавец с мрачным взором, облаченный в гвардейский мундир и с обнаженной саблею в руках.

Это был Григорий Орлов – любовник, признанный фаворит и верный друг Екатерины, грубиян, забияка, лихая душа, всегда готовый на ссору и на то, чтобы снести голову своему обидчику.

Валерьян понял, что попал в ловушку.

– Негодяй! – медленно и хрипло, с трагическими нотками произнес Орлов, не спуская с него пламенных очей. – Я мог бы прикончить тебя прямо здесь, только жаль кровью марать ковры в покоях матушки-государыни! – Он прижал руку к сердцу и поклонился Екатерине, которая сидела, собрав губы куриною гузкою, чтобы не дать им расплыться в приступе неудержимого хохота.

– Но император!.. – пискнул Валерьян, наконец-то вспомнив своего покровителя и мечтая сейчас об одном: как-нибудь выскользнуть из этого ужасного кабинета, броситься в ноги государю и поведать, каким недостойным издевательствам и мучениям подвергают его верных слуг и друзей.

– Император?! – взревел Орлов, и глаза его сверкнули ненавистью. – Да Его Величество мне орден пожалует, коли я такую тварь, как ты, уничтожу!

– Что же я сделал?! – едва смог трясущимися губами проговорить Строилов, лихорадочно перебирая в голове все свои мыслимые и немыслимые прегрешения. «Может, по пьянке натворил чего?» – подумал, холодея, и с изумлением увидал, что Орлов, распахнув на груди камзол, вынул четвертушку бумаги, исписанную кругом, и брезгливо подал ему.

Строилов схватил ее, прочел, шевеля губами, ибо не силен был в беглости чтения, и похолодел… Это оказалось его собственноручное письмо: неряшливое, безграмотное, там и сям изрисованное голубками, несущими в клювиках розочки, да уродливыми купидончиками и адресованное метрессе императора, полное изъявлениями самой страстной любви и намеками на многочисленные милости, уже оказанные ему Воронцовой.

Убей бог, Строилов не припомнил, когда он писал такое письмо и писал ли вовсе, хоть почерк был его, но одно не вызывало сомнений: оно послужит к его неминуемой погибели, ежели попадет в руки императора!

Оглядевшись и увидев три пары глаз, глядящих на него с откровенной насмешливостью, Строилов понял: это была наглая фальшивка, да вот беда – изготовленная с таким мастерством, что выглядела лучше и убедительнее всякого подлинника.

Граф Валерьян мало имел достоинств несомненных, однако считался недурным фехтовальщиком, а стало быть, славился быстротою реакции. Никто и моргнуть не успел, как он уже скомкал опасную бумажонку, сунул ее в рот и принялся торопливо жевать, вытаращив от страха глаза, то и дело давясь и громко отрыгивая.

Он ожидал бог весть чего: криков, ругани, побоев, насилия, но только не того громоподобного хохота, каким разразился Орлов. Ему вторил мелодичный, звонкий смех императрицы и сдержанные улыбки Дашковой.

– Вы были правы! – воскликнула наконец Екатерина. – Вы были правы, друзья, а я… ох, не могу, не могу! – Она так и закатилась при виде посинелых от чернил губ Строилова. – Да плюньте, граф, плюньте, Христа ради! Вы этак отравитесь, а ведь зря!