На улице снова шел снег. Падал на грязь, что вчера натаяла, пытался прикрыть её стыдливо, но пока безуспешно. Я покосилось на тяжёлое плотное небо. Взгрустнулось о Соньке. У нас с Германом, возможно, и так мало времени на двоих, а в наш первый настоящий выходной я буду бегать по городу, а меня и так от него тошнит.

Я не хочу бутиков, ресторанов. Тепла хочу, уюта. Непослушное воображение же пускается вскачь семимильными шагами. Вот если бы лет через десять… тоже зима, только без сизых туч. И солнце светит в полную силу. Перед нами бескрайнее поле, полого уходящее вниз. Там, вдали, внизу, чернеет голыми деревьями лес. А снег искрится так, что глаза слезятся. Поэтому на нас очки. Я скольжу на лыжах. Гладко, только снег чуть поскрипывает. Я — первая. За мной Сонька. Высокая уже, даже долговязая, как я в детстве. На ней шапка с обвисшим помпоном. Идиотская шапка. Но Соне нравится, поэтому я терплю. Мне хочется лететь вперёд и дальше, чтобы щеки от морозного ветра горели.

Но Герман возится с мальчиком. Да, мальчик. Младше Соньки. Немного избалован — грешна, но Герман усиленно делает из него человека. Совсем, как дед. Надеюсь, в такие же крайности его не понесет. Я останавливаюсь. Достаю из рюкзака термос с чаем. Лиц Германа и сына мне не видно, снег слепит, да и сильно они отстали. Но расстояние между нами все меньше и меньше и…

Я вернулась в суровую реальность с громким хлопком подъездной двери. Я стояла в грязном заплеванном дворике. И грустно, что не успела увидеть лица сына, которого, наверное, и не рожу. Не бывает, как в сказке. Жаль.

— Куда идём? — поторопила меня Дунька.

Удивительно, меня так бесили её прически, а теперь просто не узнаю. Как будто не сестра, подменили. Да и сама она теряется, робеет, моя Дунька. Словно броню растеряла. И меня внезапно озарило — а может, это и правда броня? И если сестре так легче, зачем себя насиловать?

— Ты в какой цвет ещё волосы не красила?

Дунька задумалась.

— Зелёный. Фиолетовый.

Меня перевернуло. Салатовую Дуня я не вынесу. Вот фиолетовый ещё ничего, если оттенок нормальный подобрать. Я схватила сестру под руку и повела к подъехавшему такси. Снежный мираж моего идеального выходного растворился в белоснежной дали. Думать надо о том, что здесь и сейчас. А сейчас у меня моя Дунька.

— Ты что? — мы вошли в парикмахерскую. Не такая крутая, как та, куда с Германом ходила, но туда без записи не пробиться. А тут почти живая очередь и мастеров много. — Облагородить меня решила?

— Давай сначала изнутри меняйся. А то у меня стресс от твоей беззащитной мордахи. Сейчас будем делать из тебя чудо-юдо-рыбу-кит. Я к тебе такой больше привыкла.

Дуня улыбнулась. Счастливо. Подумать только, такая малость смогла вернуть ей хорошее настроение. А через полтора часа поняла, что и уверенность. Дунька с короткими фиолетовыми волосами словно опору под ногами обрела. Я махнула рукой — хорошо ей так, и ладно.

Я время, сидя в очереди, не теряла даром — записалась на приём к врачу. Клиника частная, зато сразу все сделаем: и УЗИ, и анализы, и консультацию получим. А потом уже пойдёт на учёт вставать. Давить не буду, пусть сама решает.

А вскоре я пожалела о том, что не ходила вслед за Дуней с карманами, полными презервативов. А ещё пояс верности. И в монастырь. Самый закрытый монастырь. Чтобы точно.

— Поздравляю… — Доктор усиленно делал вид, что Дунькины волосы это норма. Мог бы не стараться, я его прекрасно понимала. — Да, вы точно, определённо беременны. Срок шесть недель, смотрите на экран. Видите вот эти два тёмных пятнышка? Вот, а внутри них белые точки. Это и есть ваши дети.

— Дети, — синхронным шёпотом повторили мы. Даже скорее стоном. Доктор внимания не обратил.

— Сейчас включу. Слышите? У них уже есть сердечки. Они бьются.

Он щелкнул мышкой, и комнату залил дробный частый стук. Мне захотелось зубами застучать в такт. А лучше — завыть. Дунька побелела лицом. Доктор на нас не смотрел. Впихнул нам какие-то бумажки, отправил переодеваться и ушёл.

Дунька сидела и растерянно смотрела в стену. Я вытирала её плоский пока живот от медицинского геля. Наконец, она пошевелилась, потянулась к стопке бумаг. Вытащила фото, в котором смешение черно белых линий означало ещё двух Полушкиных. Ну, или не Полушкиных, тут уж как повезёт.

— Два, — глухим голосом сказала сестра. — Я — просто ящик Пандоры. — И засмеялась. Истерики нам только не хватало. Но Дунька в руки себя взяла. — И что мне теперь делать, Лида?

Я помогла застегнуть ей сапоги, вдруг вспомнив, как мне было тяжело обуваться на последних неделях беременности. У Дуньки и живота пока нет. Но хотелось бы, чтобы у неё был человек, который сможет о ней позаботиться. Я одна всех не вытяну.

— Как что? — удивилась я. — Ноги в руки и давай к своему брильянтовому осеменителю.

— А волосы? Он сказал, что мне взрослеть нужно, а я…

Встала, подошла к зеркалу. Пригласила короткие волосы. Коснулась живота. Вздохнула.

— Дунь, вы когда детей делали, у тебя какого цвета волосы были?

— Не помню. Малиновые? Или полосками? Помнишь, я делала, после Тибета.

Я шагнула к Дуньке, села рядышком. Хотелось, если честно, в охапку сгрести и пожалеть. Но сколько можно? Нет, сестру я всегда приму. Но если у детей есть отец, то о беременности он должен знать. Даже я Гришке сказала, хотя никаких иллюзий не питала.

— Значит, он извращенец, — ответила я. — И вы поладите. Иди с богом, дитя моё.

И подтолкнула в спину. Пусть идёт.

Храбриться у меня вышло минут десять. Фиолетовая Дунька ушла радовать будущего отца, а я поняла, что ничего о нем не знаю. Кто такой, откуда, зачем? Вдруг он — товарищ, у которого ветра в голове больше, чем у Дуни? Тогда лучше вовсе без папы, чем с таким. А если он Дуню будет обижать? К возвращению домой я накрутила себя донельзя. Уже решила — переедем все на мою ипотечную квартиру и будем работать посменно. Хочет того Дуня, или нет. Поодиночке нам с нашим детским садом не справиться. Не скажу, что такая перспектива меня воодушевляла, скорее, пугала, но иного выхода я не видела.

Набрала сестру два раза — не отвечает. А во мне снова крепла уверенность, что без меня не справится. Не сможет. Но не ехать же с ней к незнакомому мужику благую весть нести?

Моя личная маленькая обезьянка спала, и этот факт безумно радовал. Сил не осталось даже на то, чтобы устыдиться перед Германом за то, что он весь день провёл с ребёнком. Вино не помогло. Я уснула. Уже во сне почувствовала, как Герман лег рядом. Руку на меня закинул. И сразу стало легче. Правильнее.

Вино все же сделало своё дело, пусть и несколько глотков — из сна я вынырнула с трудом. Сонька плакала. Надрывалась. Живот. Но таких колик у нас не было никогда. В этом я вскоре убедилась. Малышка не просто плакала, она кричала, срывая голос. Не помог даже проснувшийся Герман — у него на руках она обычно успокаивалась быстрее. Сонька плакала так, что мне стало страшно.