я тогда не отважился сказать, испугался, а…

– Потом, Борь.

Он вздохнул. За повод потянул и пробормотал:

– Идем, Тарики, вновь устроим тебя в господарских конюшнях.

Фира замерла:

– Как ты его назвал?

– Тарики. Так горец называл. По-нашенски вроде как «Мрак».

– Ну, вот и познакомились…

* * *

Обойти очередь удалось только с криками и боем. Мрак, конечно, дело свое сделал и особо буйных расшугал, но руками всё ж поработать пришлось, и помяли Фиру хорошенько, так что перед Драганом и вторым храбром, Беляем, она предстала в еще более плачевном виде, чем прежде. Если такое вообще возможно…

Пока Борька беспрепятственно проводил через ворота коня, Драган отвлекся от купца, укутанного в шелка что тряпичная кукла, и на Фиру уставился:

– Слыхал, ты в тереме тоскуешь.

– Ага. – Она скривилась, попыталась пригладить совсем распушившиеся пряди, но плюнула. – Можно?

– Кто ж тебя остановит, – ухмыльнулся Драган.

Беляй, огромный мужик со светлыми, вечно сбившимися в гнездо волосами, фыркнул, и Фира проскользнула мимо, получив в спину еще парочку ругательств из толпы. А как в посаде очутилась, так махнула Борьке и бросилась направо по окраинной улице до самого тупика, где изба наставника приютилась.

Фира еще за калитку не шагнула, а сердце уже кувыркнулось испуганно.

Живучка ползучая, весь двор наставника оплетавшая, поникла и будто выцвела, посерела и пахла теперь не сладостью, а бедой. Не застриг ушами охлупень на крыше, не отворилась приветственно дверь. Зато крыльцо заскрипело так, что ушам больно сделалось, словно клинками по ним резанули.

Фира последние ступени перескочила, створку дернула и замерла, когда из сеней на нее плеснуло холодом. Занемело лицо, по коже мурашки прыснули, и задеревенели ноги, не желая переступать порог.

Она хотела крикнуть, позвать наставника, но рот открыла и не осмелилась отчего-то. Но все ж вдохнула поглубже и шагнула вперед.

В избе было пусто и мрачно. Пробивающиеся сквозь прикрытые ставни полоски света изрезали хозяйский кут на темные ленты, и приплясывала в узких мерцающих столпах пыль. Казалось, если дальше пойти, то они и тело людское изрежут, но Фира зубы стиснула и к бабьему куту проскользнула. Да только здесь решилась наконец подать голос:

– Финн?

Никто не откликнулся.

– Наина?

И вновь тишина.

Фира уж собралась на улицу вернуться да кругом избу обойти, когда вдруг углядела в полу за печью откинутую деревянную крышку и первую ступень крутой лестницы – остальные терялись в темноте.

Ход в подклеть…

Нутро дергалось и ежилось, когда Фира, держась за грубые края проема, осторожно спускалась вниз. Грязные сапоги скользили на ступеньках, и пару раз она чуть не сверзилась вниз, но всё ж изловчилась и в итоге спрыгнула на пол, уже не заботясь о шуме. И тут же к дару потянулась, свет в ладонь призывая, – после чудского града, когда удалось во всей красе ощутить свою силу, да после Фарлафа, когда пламя само льнуло к пальцам, это давалось с каждым разом всё проще и проще.

Засияла кожа, поднялся над ладонью бледный мерцающий дымок и во все углы расплылся, медленно выдергивая из черноты поставцы со склянками и шкатулками, подвешенные на стропилах мешочки, заваленный всякой всячиной стол со скамьей и… лежащего на полу Финна.

Руки его, изодранные до мяса, будто зверем исцарапанные, были раскинуты в стороны, глаза – широко распахнуты, а в груди, обтянутой некогда белой рубахой, зияла огромная темная дыра.

Словно кто-то всадил в нее лапу когтистую и вырвал сердце.

Фира всхлипнула, отшатнулась, рот рукой зажала, и в тот же миг свет колдовской угас, а дар тренькнул, что порванная струна, и затих где-то в костях. Она тянулась к нему снова и снова, но чары корчились и упирались, не то испуганные чем-то, не то… кем-то скованные.

– Я ждала тебя, сестра, – раздалось за спиной, и Фира, объятая тьмой как пламенем, закричала от боли.

Глава III

Всё казалось ненастоящим: и ложница светлая, и перина мягкая, и взвар сладкий, поутру румяной девкой принесенный. Да и сама девка тоже. И даже Третьяк, вломившийся к Руслану спозаранку с медвежьими объятиями и бесконечным потоком вопросов.

Все они виделись в каком-то мареве, по краям размывались, с тенями смешивались, и думалось, что, может, и не вернулся Руслан из Нави, так и остался не то в зачарованном чудском граде, не то в плену у Черномора.

Сидит теперь в темнице, улыбается, слюни пускает.

Всё казалось ненастоящим.

Возможно, потому, что, как ни вертелся Руслан – невольно, конечно, без умысла, – как ни косил глаза, как ни протягивал руку… а Фиры рядом всё одно не было. Не было той, что за минувшие дни стала единственной неизменной истиной и крепкой опорой. Той, что и плечом к плечу с ним шагала, и за собой вела путевым огоньком.

Без нее весь мир подернулся навьим мороком, и Руслан не знал, как скинуть его и вернуться к прежней жизни, к прежним заботам и радостям.

Он потянулся, отмахнулся от крепких лапищ Третьяка и, шагнув к лоханке у окна, плеснул себе в лицо ледяной водою. От мыслей дурных не избавился, но хоть дрему прогнал.

– Уж больно ты целехонький после такого странствия, – прищурился побратим и швырнул в Руслана чистую рубаху. – На вот, прикройся. А то ж не поверит никто, что с ратных подвигов воротился. Давай хоть морду синяками разукрашу?

– Пусть не верят, – буркнул Руслан, но оделся.

Тело и впрямь не ныло, не жаловалось, ни одна косточка, ни одна жила, а ведь он был уверен, что как минимум до зимы хромать придется.

– Ладно. Тогда мы просто тряпье твое походное на шест насадим и будем размахивать им как стягом. – Третьяк поднял с пола скомканную рубаху, грязную, пропахшую костром, сталью и дорогой, и, расправив ее, затряс перед собою. – Мол, глядите все, сколько крови пролил наш князь удалой, сколько боли стерпел, только чудом выж…

Он осекся. На ладони ткань накинул, поближе к лицу поднес и присвистнул:

– Нет, а правда. Как ты выжил-то?

– То есть? – Руслан, повязав пояс, шагнул к побратиму.

– Ну, вряд ли меч мог вспороть рубаху и о кожу сломаться. Да и прореха червленая… Сколько ж крови вытекло?

Руслан выхватил тряпицу, перед собой растянул, нахмурился.

Про дыру над сердцем он помнил, а вот к цвету не приглядывался – просто сбросил с себя всё, прежде чем на перину завалиться и забыться сном, впервые за долгое время обыкновенным, не колдовством навеянным. Но… белого и впрямь почти не осталось. И не только на боку, где его задел сияющий клинок Черномора, но и вся грудь была кровью залита.

– Я… не помню.

Сердце встрепенулось. Слова хлынули в голову бурным речным потоком, переплетаясь, в вопросы складываясь – в те самые, что Руслан уж задавал себе, пока вез Людмилу сквозь ночь к родному дому.

«Почему не убили его, раз уж Фарлафу так не терпелось княжну заполучить?»

А может, всё ж убили?

Разве мог луарец мимо спящего, беззащитного врага пройти? Разве скрылся бы незнамо куда, давая возможность очнуться и забрать Людмилу?

– Так что, тебя навьи твари оживили да заштопали? – Третьяк попытался забрать рубаху, но Руслан снова скомкал ее и отбросил прочь. – Настолько с ними подружился?

– Не с ними…

Похоже, он как есть межеумок. И по дурости своей не то думал, не то говорил, не то делал и не то слышал.

«Фарлаф мертв».

– Вот дуботолк… – пробормотал Руслан.

– Если ты про себя, то спорить не стану, но…

– Мне надо идти.

Из ложницы он выскочил как ошпаренный, затем под ошарашенным взглядом Третьяка вернулся, схватил меч и снова выбежал прочь.

– Эй, погоди! – донеслось вслед, но Руслан лишь бросил через плечо:

– Я быстро.

Да так резво через сень припустил, что чуть не посшибал суетящуюся челядь.

На улице народу меньше не стало – наоборот, прибавилось. Все куда-то шли, что-то кричали, чем-то гремели. От света солнечного хотелось прикрыться, от шума – зажать уши, но Руслан только по сторонам зыркнул, пытаясь сообразить, куда идти, и рванул к конюшням.

Сердце уже не билось – надсадно корчилось, и казалось, ежели хоть на сиг замедлиться, задержаться, то уж ничего не исправишь.

«Думаешь, она там сидит и ждет твоего возвращения?» – зубоскалило нутро, и раны, чарами заживленные, будто снова раскрывались и сочились кровью.