такой силою пнула створку, что с петель сорвала, а потом прошлась по ней, плашмя рухнувшей, как по мосту и с крыльца сбежала, утягивая за собой Фиру.

Посад… молчал.

Не доносился от ворот гул толпы, не громыхали мастерские, не исходили паром и жаром кузни, не гудело торжище. Собаки и те не лаяли, и вообще ни один зверь дворовой не подавал голоса. Такой звенящей тишины Фира даже в навьем мороке не слыхала и, пока плелась за Наиной по вымершим улочкам, всё надеялась хоть одно лицо увидать, хоть одного человека.

И наконец увидала.

Двоих сразу, по разные стороны дороги раскинувшихся, но в этих иссушенных, облепленных серой ломкой кожей скелетах с трудом можно было узнать людей. Только одежда и выдавала мужчину и женщину.

Фира вскрикнула, вновь забилась в путах, в землю пятками упираясь, но Наина не остановилась и не оглянулась. А через несколько домов и вовсе на добрый аршин воспарила и так и летела дальше по воздуху, не давая натянутой верви ослабнуть.

Куда стремится она, без слов было ясно.

К детинцу, над которым клубилась тьма. К сердцу Яргорода.

– Не правда ль, похорошел град, очистился? – бросила Наина с высоты.

– Эти люди тебе ничего не сделали! – закричала в ответ Фира.

– Мы же договорились уже: если миру плевать на меня, то мне – на мир.

– Так чего ж волочешь меня за собой? – Она снова попыталась вырваться, но только на колени рухнула и еле успела подняться, пока ее не потащили дальше лицом по земле. – Если виновна я в слепоте, так меня и убей, а других не трогай!

– О, ты виновна. Вы все виновны. – Наина рассмеялась и махнула рукой еще на одно иссушенное мертвое тело, на бочке с водой повисшее. – Но, в отличие от этого рупоса, ты мне еще нужна.

– Зачем?

– Да ладно, разве ж плохо мы поболтали в пути, пока княжну разыскивали? Неужто не терпится разорвать эту дружбу?

– Зачем? – повторила Фира громче.

Голос дрожал и срывался, и тошнота уж в горле булькала, норовя выплеснуться.

– Не свои же силы тратить на этот сброд, – наконец ответила Наина и, через плечо короткую улыбку бросив, полетела дальше.

Фира то шла за ней, то бежала и по сторонам старалась боле не смотреть, не бередить душу, а вот внутрь себя заглядывала – чары пыталась призвать, выманить. Крепко их Наина запрятала – ни единой искорки не удавалось почувствовать, – а может, просто уж не осталось никаких чар, все по невидимой верви утекли в чужое тело.

Дорога размывалась из-за набежавших слез, расписные избы и пестрые стяги стали лишь мутными пятнами, а стук сердца в ушах напоминал о том, другом, что в подклети билось, подпитывая тьму, и заглушить его хотелось всё отчаяннее. Но даже он не помешал Фире расслышать жизнь, едва они к стене града днешнего приблизились.

Не бурную и веселую, скорее тихо вскипающую от гнева, но всё же жизнь. Голоса, глухие удары, короткие, резкие выкрики и топот ног.

Закрытые ворота Наина взмахом рук распахнула, и в тот же миг Фира не только ощутила, как что-то вырвали из ее груди, будто дыхание отняли, но и увидела ту самую вервь, что вилась вокруг, опутывая запястья и плечи к бокам прижимая, и вдаль тянулась. Сверкающая золотом, тонкая, что шелковая нить, но такая прочная…

«Если видишь, то можешь и разорвать».

Только веры одной могло оказаться мало…

* * *

Почти все укрылись в домах, в палаты княжьи набились, что рыба в бочку, заполонили гридницу да всякую сараюшку. Может, и впрямь верили, будто защитят стены от теней бесплотных, а может, лишь стремились оттянуть неизбежное, ведь видели, что случилось с замешкавшимися.

Как залилась тьма в их глаза, рты и уши, как прошила тела насквозь, и упали наземь уже не люди, но сухие древние останки.

Народ затих, только стучал где-то волхвов бубен, верно, к богам взывая.

Но все ж не опустели улицы детинца, высыпали на них храбры Владимира, верные воины княжичей, да его, Русланова, дружина. Все при мечах да с задранными головами, дабы не позволить боле ни одной тени спуститься в город и жизни людской испить.

Вот только битва предстояла бесконечная.

Крошилась тьма под напором железа, на куски распадалась и развеивалась по ветру, но, похоже, снова возрождалась в вышине, ибо, сколько ни сражались мужи, сколько ни махали клинками, меньше черный вихрь не становился, и отделялись от него все новые и новые тени.

А еще после всякого удара меч словно леденел и кожу жег невыносимым холодом, так что приходилось то и дело менять руку.

Руслан видел, что и другие делают так же; у одного из княжичей, что вместе с отцом за город бились, правая ладонь в какой-то миг и вовсе почернела да перестала слушаться, и он теперь левой справлялся.

Пока справлялся.

Владимира берегли, обступили кругом, не давали меч поднять, на что он гневался и все громче выкрикивал приказы.

– Вы меня еще в тереме заприте, остолопы! – гремел над головами его голос. – Чего они медлят?

Тени и впрямь все больше игрались, дразнили, а ежели спускались, то поодиночке, забавы ради, хотя явно могли единым махом весь град накрыть.

– Ждут, – пробормотал Руслан скорее себе, чем великому князю, стоявшему слишком далеко.

Но кое-кто оказался ближе и услыхал, да спросил, по плечу его хлопнув:

– Чего ждут?

Руслан вздрогнул и оглянулся.

– Куда ж без тебя…

Не видел он, когда хан степной в Яргород воротился, но не удивился даже. Такой завсегда в самую гущу влезет да побарахтается.

– Так чего они ждут? – повторил Ратмир, не отрывая глаз уж от чернильного вихря.

– Кого. – Руслан руку его с плеча стряхнул. – Хозяина.

– Думаешь, тот бородатый колдун не пережил потери?

– Нет.

О колдуне он даже не вспомнил, по крайней мере, о бородатом. А вот другой, северный, на ум пришел. И жена его, о которой Борька болтал без умолку. И Фира, которая в гости к ним поперлась.

Кабы не велел Владимир закрыть ворота, едва весь люд по домам разбежался, Руслан бы уж в посаде был. Да и что толку от врат и засовов, когда враг не посуху ходит, а в небе кружит?

И в тот же миг, словно боги в мысли его заглянули, распахнулись створки с треском и грохотом. Отлетели в стену скобы железные, что попречник удерживали, и вплыла в детинец, ногами земли не касаясь, ведьма.

Иного слова и не найдешь.

Тонкая и гибкая, что плеть, в сарафане черном, облепившем длинные ноги как вторая кожа, и в алой рубахе. Волосы черные по воздуху рассыпаны, зубы в оскале обнажены, а глаза сияют подобно светочам, искры вокруг рассыпая.

Загудели воины, зароптали, кто-то выдавил глухо:

– Наина…

Но Руслан и сам уже догадался, и с его уст совсем другое имя сорвалось:

– Дельфира…

Она вошла в ворота, отстав от ведьмы на пару-тройку саженей. Всё в тех же портах и рубахе, в каких он оставил ее в лесу, грязных и оборванных; вся покрытая пылью, паутиной и кровью.

Живая…

Только руки к бокам прижимает и запястья перед собой держит, будто связанные.

По сторонам Фира не смотрела – только перед собой, и на лице ее, перепачканном и изрезанном дорожками слез, застыло то самое упрямое выражение, к которому Руслан уже так привык и по которому скучал безумно.

– Что она?.. – начал Ратмир, но Руслан руку вскинул, заставив его умолкнуть.

– Ну здравствуйте, соседушки любимые! – пропела меж тем ведьма, и тени, заслышав голос ее, встрепенулись, задергались, закишели в небе, что черви в земле. – Слыхала, снова у вас пир, и снова без меня.

– Отзови тварей, Наина! – крикнул Владимир и попытался из плотного кольца храбров выбраться, но те не поддались. – Что нашло на тебя? И где твой муж?

– Му-у-уж? И всех-то волнует этот жалкий слизняк. Нет у меня больше мужа. Да не пугайтесь вы! Я, может, следующего пришла выбрать. Что скажешь, Владимир, чем я тебе не великая княгиня?

Ведьма остановилась и ниже опустилась, и пусть не коснулись стопы тверди, зато острие зажатого в руке меча в нее и уперлось.

Тогда-то Руслан его и заметил. Тогда-то и признал и понял, на что Фира так упорно смотрела, словно притянуть силилась.

Он Ратмира локтем пихнул и, на ведьму покосившись, одними губами промолвил:

– Меч.

Степняк кивнул.

Но не успели они и шагу ступить, как кто-то из княжичей