Димыч же, оставшись в одиночестве, неожиданно услышал снова чудесный голос.

«Спасибо!» – ласково сказали ему. – «Умница!»

Но после этого добавили, что добрые дела надлежит все-таки делать по велению сердца, а не по указке свыше, и уж тем более не из желания улучшить свой «послужной список».

А потом еще добавили – ладно, так уж и быть, лови подсказку… Может, разберешься наконец со своим грехом. Вспомни одно недоброе дело, которое тебе случилось совершить – по долгу службы, как ты считаешь до сих пор, – и задумайся…

Но это уже совсем другая история.

* * *

Закат выдался необыкновенный.

Скромный вроде бы, с неяркими красками, но казалось, что сам воздух, куда ни глянь, заполонило золотисто-розовое сияние, отчего все и вся вокруг удивительным образом похорошело.

Зеленый лес словно бы кокетливо накинул поверх своего летнего убранства еще и алое осеннее покрывало. Вода в ручье заструилась жидким золотом. Люди разрумянились, и даже старики стали вдруг казаться молодыми-красивыми…

Заодно волшебный закат принес с собою покой и умиротворение. И все это чувствовали – ходили плавно, разговаривали вполголоса, улыбались невесть чему. Младшая правнучка, что сидела неподалеку и кормила грудью младшего праправнука, светилась, как юная луна, любуясь на малыша…

Теплый ветер уговаривал – не держи при себе свои печали, отдай их мне, унесу-развею на веки вечные… И решение явилось само собой – словно принесенное этим ветром.

Глава табора вздохнул.

– Ну что, Ферди, – сказал негромко. – Случилось-таки то, чего я боялся. И что мне теперь делать с мальчишкой?

– Отпусти его, – без раздумий посоветовал вещий ворон, будто и ему ветер нашептал то же самое.

– А если не вернется? – спросил старик, хотя уже знал ответ.

– Он будет благодар-рен тебе, – прокаркал ворон. – Поэтому вер-рнется… когда-нибудь.

Старик снова вздохнул.

– Все понимаю. Но… Он успеет слишком многому научиться. Узнает жизнь с самых ее разных сторон. И зачем ему тогда табор? Быть главой маленького племени – все равно что век ходить по узкой, знакомой до последней кочки тропинке, вместо не торенных никем еще дорог, которые он сам станет пролагать…

– Отпусти, – повторил ворон. – Знаешь ведь, так будет лучше. У тебя есть др-ругие сыновья, не менее достойные. А этот все равно еще слишком молод. И куда его заведут в конце концов нетореные дороги, ни тебе, ни мне пр-редугадать не дано. Я бы даже сказал – не отпусти, а отошли его. Покуда сам не сбежал.

– Ладно, – вздохнул старик в третий раз.

И махнул рукой проходившему мимо старшему сыну.

– Позови-ка мне Раскеля!

…Может, где-то его и ждали в гости в тот вечер, но он идти никуда не собирался. И даже заикаться отцу об этом не стал.

Получил и без того больше, чем хотел…

Отец не только не убил его, как ни странно, но даже похвалил – за старания и храбрость. И добавил напоследок, что всему на свете когда-нибудь приходит конец и что Налачи Бахт все равно уже из повиновения вышла, поэтому в будущем от нее вряд ли было бы много проку.

– Все о тебе знаю, – сказал загадочно. И велел: – Отдыхай пока. А там… видно будет.

Раскель и отдыхал. Весь прошлый вечер и ночь, и этот, почти уже отлетевший день, проведенный в дороге. Изо всех сил стараясь не думать о том, что сегодня он мог бы снова – в последний раз – увидеть светлую деву.

Последний раз был вчера.

И незачем опять мучить сердце.

Хотя необыкновенно ласковый отец и смотрел на него так, словно вполне мог бы отпустить…

Когда под вечер табор остановился на ночлег, Раскель вместе со всеми остальными мужчинами тоже наконец-то занялся делом, выпрягая лошадей и отводя их к ручью на водопой, под присмотр младшего поколения. При разбивке лагеря работы хватало всем, и детям, и женщинам, которые спешно принялись разводить костры, чтобы приготовить ужин.

Солнце садилось, и на землю внезапно пал чудесный розово-золотой свет.

От которого стало так красиво вокруг, что сердце Раскеля… как будто даже и смирилось. Прониклось неожиданно тихой и немного грустной любовью к этой привычной от рождения и, должно быть, самой правильной для него жизни…

Где-то уже звенела гитара, слышался смех. И тут появился старший брат и сказал, что отец зовет.

Раскель не мешкая отправился на зов и еще издалека увидел возле отцова костра какого-то незнакомца. Подойдя, поздоровался и, в ожидании, что ему скажут, с любопытством принялся разглядывать чужака.

Не цыган. Хотя, конечно, бродяга, исходивший немало трудных дорог. Одежка – чуть ли не лохмотья, дорожная сума вся в заплатах. Молодой – с виду ненамного старше самого Раскеля, – но уже с обильной сединой в волосах, посверкивающей, точно звездная пыль.

Лицо дочерна загорелое, глаза усталые, но смешливые.

Кто такой, что ему разрешили сесть рядом с главою табора?…

– Дело есть к тебе, – заговорил отец. – Вот, человек прибился, помощи просит. Добраться ему кое-куда надо. Мы бы помогли, конечно, да только в совсем другую сторону идем, и сворачивать ради него не станем. А ты у нас свободен пока. Да к тому же думается мне, что лучше всех ему поможет этот… твой новый друг. У которого тебя сегодня вроде как ждут?… Так сходи-ка, проводи человека!

Сердце у Раскеля сначала ухнуло в пятки, а потом вернулось на место и заскакало чертом.

– Обратно можешь не торопиться, – добавил отец, хотя и без того все было ясно.

Его отпускают!..

Забыв на радостях все слова, Раскель только и сумел, что кивнуть.

Чужак, увидев это, улыбнулся.

Встал на ноги и сказал:

– Давай знакомиться, что ли? Меня зовут Имар. Имар Таум…