Я ускорил себя до предела и, хрипя, отбивал бешеную атаку, чувствуя, что держусь просто чудом, никогда еще не сражался с таким бойцом… пусть не слишком умелым, все удары просты и бесхитростны, но бьет слишком часто и сильно, чувствую себя наковальней, по которой бьют молотами четверо, если не семеро.

Я держался, дважды ухитрился нанести ответные удары, а так как я вовсе не в ярости, то оба нашли цель, и всякий раз она отступала на шаг, лицо дергалось от боли, а сузившиеся глаза распахивались в непонимании.

Еще трижды я ударил прицельно и точно, последним сбил золотой наплечник. Он со звоном ударился о мерзлые камни, отпрыгнул и застрял между ними краем.

Ее лицо дернулось, но она преодолела боль и попыталась поднять меч для удара, однако руки не слушаются, а дыхание едва не разрывает ей грудь, как и мне, только у меня это выглядит не так эффектно.

— Ты… ты…

— Я хорош, — сумел выдавить я сипло через раскаленное горячим дыханием. — С этим я согласен. Для мужчины, конечно.

Она смотрела на меня все еще в бешенстве, что испаряется очень медленно, да и то из-за усталости только.

— Ты… великий… воин.

— Да, конечно, — прохрипел я. — Но ты, скажу честно, еще и очень умная.

— Что-о-о?

— Ты сумела выйти из рамок, — сказал я с жаром. — Если я правильно понял… Сломала стереотипы…

Она сказала все так же зло:

— Ты говоришь непонятные слова, в которых нет смысла!.. Мужчины говорят просто и ясно. Но ты…

— Но меч держу в руках, — напомнил я, — вроде бы сносно?

Она окинула меня взбешенным взглядом с головы до ног.

— Ты герой… но ты не из нашего народа! И ты отнял у меня нашего героя!

— Что, — спросил я, — все еще остались эти, как их… викинги?

Она ответила со злым шипением:

— Они будут всегда!

— Что-то я их не встречал, — ответил я быстро, — а я уж постранствовал по провинциям!

— Они могут называться иначе, — ответила она, — они могут носить другие одежды… но если остается сердце викинга, если отвага и вера в Одина, то за ними явлюсь я на поле смертной брани…

— Ну, — пробормотал я, — думаю, вера в Одина необязательна, ты и так явишься, все-таки требования со временем приходится снижать, не так ли?.. Тем более что на всех валькирий не напасешься, герои все-таки мельчают, их все меньше…

Она посмотрела на меня в упор, я увидел в ее взгляде обещание скорой смерти.

— Ты слишком, — произнесла она, почти успокоив дыхание, — много знаешь.

— Да, — согласился я, — в обычном мире за это убивают. Обычные люди. Людишки. Но великим закон не писан, они сами его пишут для других, а иногда и заставляют принимать… Мне показалось, ты такая. Разве не так?.. Скажи, сколько на свете осталось валькирий, когда викингов практически на свете уже… нет?

Она на миг побледнела, зрачки великолепных глаз расширились, словно увидела нечто ужаснувшее даже ее.

— Я… последняя.

— Прости, — сказал я поспешно, — остальные все… исчезли?

Она взглянула с новой злостью.

— А ты откуда знаешь?

— Один поделился со мной мудростью, — ответил я уклончиво. — Он не жадный.

— Но ты не викинг, — отрезала она. — Ты не знаешь… Да, мои сестры исчезали одна за другой. С одной я разговаривала, когда она просто растаяла в воздухе. Это значило, что отныне хватит оставшихся, чтобы забирать павших в битвах.

— Потом их становилось все меньше, — продолжил я тихо и с сочувствием, — пока ты не осталась в одиночестве… Но ты не исчезнешь!

Она взглянула исподлобья.

— Почему ты так решил?

Но я услышал в ее голосе тайную надежду, что я прав, а глаза заблестели чисто по-женски ожиданием, что так и будет.

— Ты, — продолжил я медленно, — в отличие от своих сестер… еще и умная. Ты развивалась, в отличие от них, умнела, выходила за рамки своей программы, и когда ее действие закончилось, сумела найти способ, как выйти за ее пределы!

Она произнесла мрачно:

— Говоришь непонятно, как прорицатель.

— Ты, — сказал я чуть живее, — нашла способ самообучения, а твой инстинкт самосохранения заставил тебя, не нарушая базовую программу, расширить понятие викинговости!.. Сейчас ты берешь даже тех, кто и не знает, что он викинг… ну, викинг, но где-то очень глубоко в душе. И потому ты при деле, верно?

Она повторила с угрозой:

— Ты понимаешь слишком много. И быстро.

— Я такой, — согласился я. — Погоди, опусти на минутку меч. Потом продолжим, я обещаю!. Я хочу сказать, ты не должна отступать. Когда и такие вот кончатся… ты все равно должна находить и переносить в Валгаллу героев… даже если они и вовсе христиане!

Она возразила с надменностью в голосе:

— Один не примет человека, поклоняющегося другим богам!.. А Тор вообще придет в ярость…

Я отмахнулся с небрежностью.

— В жизни все не так просто, ты ощутила и, молодец, поняла. Одни в самом деле христиане, таких горстка, другие только называются ими. Знала бы, сколько и через тысячи лет будет поклонников Одина, Тора, Бальдра, а сколько малолетних придурков будут брать себе имя Локи?.. Сколько будут мечтать о славных битвах, боях с инеистыми великанами, Асгарде?.. Ты же отличаешь павших в битве своих от чужих? Вот и хватай тех, кто даже будучи формально христианином, в душе чуточку викинг. А мы, если честно, все бываем в какие-то минуты викингами, все предпочитаем или хотя бы жаждем решить сложные проблемы простым ударом кулака в зубы, как и принято у викингов и считается для асгардовцев признаком доблести…

Она слушала меня с расширенными глазами. Я говорил и сам чувствовал, что прав, хотя начал придумывать, чтобы всего лишь продлить существование этой великолепной валькирии, предназначенной только для того, чтобы подбирать на поле кровавых битв умирающих героев и переносить в Валгаллу.

— И вообще, — закончил я, — все валькирии исчезли, как только исчерпалась область их применения, но ты никогда не исчерпаешь!.. Кроме того, сможешь расширить свою программу до того, что будешь делать… что-то еще.

Ее глаза полыхают, как звезды, щеки разрумянились, но голос прозвучал с недоумением и настороженностью:

— Еще?.. Что?

— Не знаю, — ответил я искренне. — Но это слишком уж специализированная задача — таскать трупцы с земли на небо. Пора расширять… Знаешь, если как-то сумеешь прилететь ко мне… просто так, а не за моей душой, то вместе могли бы что-то придумать… как мне кажется. Ты очень красивая женщина, и уже потому заслуживаешь большего, чем услаждать своим видом взор умирающего!