— Господи, — прошептал барон, — откуда это все?

— Птицы принесли, — предположил Джек.

— Что за птицы, что носят дерево?

— Клюют, — пробормотал я. — Даже долбят. Я сам иногда бываю такой птицей… А вот и кости, так что с птицами все в порядке. Нормальные птицы. Только крупноватые…

Под стеной белеет человеческий череп с пробитой височной костью, кости разбросаны в красивом беспорядке, даже разложены, а когда встретили еще два скелета, я понял, что умирали в красивых позах, стремясь впечатлить тех, кто придет позже.

За моей спиной вскрикивают, под ногами хрустит, только Бобик идет спокойно, ибо собака всегда беззаветно верит в своего хозяина, он все сумеет, всех победит, а потом врага потреплем и вернемся с победой.

— Не люблю таких птиц, — пробормотал барон.

— Никаких?

— Синичек люблю, — огрызнулся он. — У меня были… в детстве.

— А ворон?

— Ворон ненавижу, — ответил он. — Вороны в нашей деревне на овец нападали. А ягнят вообще уносили… Да, бывают и такие вороны!

Ход повернул налево, шарик света впереди вспыхнул ярче, замигал и погас. В темноте послышались испуганные охи и твердый голос барона, призывающий быть мужчинами и зажечь припасенные факелы.

— Пока не надо, — ответил я и, сотворив шарик света, послал его вперед. — Обойдемся допотопными средствами.

— Говорят же, — пробормотал он, — в старину все было лучше.

— И снег белее, — согласился я, — и бабы толще… Здесь все проходим вдоль стены!.. На середину не выходить.

Джек сказал с готовностью:

— Как скажете, сэр!..

— Так и скажу, — пробурчал я. — Приходится вас беречь, это я как лорд говорю, что обязан защищать народ, но, с другой стороны, как искателю сокровищ… вы все соперники! Вот такова извечная дуальность и амбивалентность души человеческой…

Фриц то ли заслушался, то ли надоело идти, щупая стену, пошел было красиво и уверенно. Мы не успели прикрикнуть, как прямо из стены вылетело копье, ударило с такой силой, что пришпилило его к стене, как гусеницу.

Он хрипел и дергал всеми конечностями. Барон горестно вскрикнул, я сказал утешающе:

— А чего остальных жалеть? Они только для того, чтобы подчеркнуть, насколько труден путь. Вообще-то погибнуть должны все…. Кроме меня, конечно.

Он дернулся, спросил хриплым голосом:

— Почему все?

— Таковы законы, — ответил я.

— Законы колдовства?

— Эстетики, — пояснил я. — Равновесия, красоты… Впрочем, если бы с нами была женщина, обязательно молодая и красивая, то уцелела бы и она, а в финале сказала бы, что завязывает со своим преступным прошлым и хочет нарожать от меня много детей.

Он слушал обалдело, а я говорил рассеянно, всматривался в знаки на стенах, мимо которых идем, некоторые оставлял без внимания, другие щупал, и они то зажигались огоньками, то меняли форму, то проваливались в камень, оставляя поверхность чистой, что мне напомнило нечто, хотя и смутно.

— Вы умеете говорить приятные вещи, — проворчал он зло.

— Не бойтесь, — утешил я. — Барон, вы погибнете еще не скоро.

Он спросил с надеждой:

— Откуда видно?

— Еще не дошли до луча, — объяснил я. — А с кем буду вести диалоги, блистать остроумием и гордыми речами, исполненными мужества и отваги?.. Это непозволительно.

— Кем?

Я молча указал наверх, Бобик впереди оглянулся, тоже посмотрел наверх, но впереди проход превратился в зал, и Адский Пес ринулся туда широкими прыжками.

— Стоять! — заорал я.

Он замер на месте. Я похлопал ладонью по голенищу, Бобик неохотно вернулся. Впереди открылся ярко освещенный зал, в центре некий постамент, словно для конной статуи, из середины бьет вверх ярчайший луч, прямой и радостный, но с такой ощутимой силой, что ему не только свод пещеры не помеха, но и ничто во вселенной…

— Это опасно, — сказал я. — Это нужно остановить. Наш долг перед человечеством, если говорить высоко и красиво.

Барон пробормотал:

— А если без долга?

Я оглянулся, он застыл на месте с последним оставшимся соратником, оба до предела напряженные, готовые сорваться в любой момент.

— Без долга никак, — объяснил я. — Только родился — уже должен! Родителям, Отечеству, церкви… Это как грех. Родился — уже грешен. Не знали?.. Что вы за христиане…

Я двинулся вдоль стены, напрямик пойдет только дикарь, а когда прошел по кругу половину зала, увидел под ногами светящуюся дорогу, что ведет к постаменту.

Барон тоже увидел, подобрался, лицо приняло хищное выражение.

— Ну вот, — сказал я, — оно и есть… Давайте, барон!

Он повернул ко мне голову.

— Что?

— То, — сказал я, — с чем вы сюда топали. Неужто с одной картой?

Он помялся, посопел, бережно вытащил из-за пазухи туго свернутый платок, долго развязывал узел. Мы с Джеком молча ждали, наконец на свет появился тускло поблескивающий квадратик из старой меди.

Лохматый соратник ахнул:

— Ключ?

— Он, — гордо ответил барон.

— Ключ Великого Арбертьента?

— Пять лет с собой ношу, — ответил барон.

Под нашими взглядами он пошел по светящейся дорожке к постаменту, там в верхней части выступает орнамент в виде сложно переплетенных листьев. Барон остановился, я ожидал, что приложит этот ключ вон там в центре, даже отсюда видно слегка вдавленный квадратик точно такой же формы, только каменный, однако он остановился и забормотал молитву, как мне показалось, вообще дохристианскую.

Его лохматый напарник сопел, кряхтел, изнывал, наконец забежал сбоку и сказал горячечным шепотом:

— Торопись!.. Мало ли что появится!.. Здесь опасно!

Камень под его ногами стал серебряного цвета.

Я крикнул:

— Джек, уходи оттуда!

Джек тупо посмотрел вниз, от ступней по его телу вверх стремительно побежали серебристые струи. Через несколько секунд он превратился то ли в лед, то ли в полупрозрачное серебро.

Барон протянул к нему руку, я резко схватил его за кисть и сжал.

— С ума сошли, сэр Одвин?

Он прошептал:

— Мы с ним последние пять лет…

— Соболезную, — ответил я сухо. — А сейчас добормотывайте и прикладывайте. Если не рванет, то… не рванет.

Он сказал несчастным голосом:

— Да-да, конечно… но такая нелепая гибель…

Я пожал плечами.